– Я? – прикинулся Забалуев. – Я жертва вашей неуемной страсти, а вы мой пожизненный кредитор.
– Не помню, чтобы я любила заниматься благотворительностью.
– Судя по всему, вы много еще не помните, но я с удовольствием буду освежать вашу память, – шутовски поклонился ей Забалуев.
– Портной приехали-с, – сообщила Татьяна. – К себе пройдете или здесь разговаривать будете?
– Здесь, конечно, здесь, – воскликнул Забалуев. – Как я могу вести портного в конуру, которую мне отвели в этом доме.
– Что-то у меня голова заболела, – Долгорукая приложила ладонь ко лбу. – Пойду к себе. Верка, помоги мне подняться. Что смотришь, тебе говорю!
– Мне? – растерялась Татьяна. – Таня я, Татьяна.
– Да не все ли равно – девка же. Буду звать тебя девка, если тебе Верка не нравится. Иди сюда и руку подай! Вот так!
Татьяна сглотнула слезы и повела Долгорукую из гостиной.
– Обещание-то свое не забудете, княгинюшка? – Забалуев издалека помахал ей ручкой на прощанье.
– Я не злопамятная, я помню, – кивнула, уходя, Долгорукая.
– Месье Забалуев, – тут же впрыгнул в гостиную ловкий, похожий на стручок, портной. Он был в полосатом жилете под укороченном пиджаком с зауженными рукавами и приталенным силуэтом. И делал в фамилии Забалуева ударение на последний слог – на французский манер. – Будем смотреть журнальчики или сами обскажете мне фасон?
– Журнальчики, конечно же, журнальчики, – Забалуев развалился в кресле, а портной немедленно приспособил у него на коленях замусоленную по уголкам книжицу и принялся перелистывать ее, время от времени тыкая исколотым указательным пальцем то в одну, то в другую картинку.
Забалуев что-то одобрял, на что-то квасился. Хотелось прифасониться, но вместе с тем не опозориться – все-таки он солидный человек в возрасте и положении.
– А что, дружок, может серебряного канту по костюму подпустить?
– Для вас, Ваше сиятельство, – золотого! Золотого, и не меньше! И материала купить наилучшего! – вертелся портной.
– Соображаешь, каналья!
– Чтобы богато было, – кивал портной. – Чтобы в свете не стыдно показаться.
– Вот-вот! Шей, валяй, все равно – женины родственники заплатят, – довольно улыбался Забалуев.
Выбрав фасон, портной принялся снимать с Забалуева мерки, а тот вдохновенно предался пению.
– «Любви утехи длятся миг, а наслажденье помним вечно…»
– Прекрасный тенор, господин Забалуев, – насмешливо сказал Репнин, входя в гостиную. – Удивлен, что вы осчастливили своим присутствием здешние места.
– Из-за Лизоньки, ненаглядной, пришлось переехать сюда, – покосился на него Забалуев. – Она ведь любит есть сладкое, спать на мягком. А мое поместье не очень удобное.
– Мне кажется, господин Забалуев, это вы любите спать на мягком и есть сладкое. И желательно за чужой счет.
– Фи, как пошло и неблагородно! На вас непохоже, князь. Что ты возишься, однако, – прикрикнул Забалуев на портного – он не хотел, чтобы тот присутствовал при разговоре с Репниным. – Хватит меня обмерять, пора уж и за работу.
– Как скажете, – заторопился портной, убирая в саквояж журнал и сантиметр. – Вы позволите завтра же с примеркою?
– Что значит – позволю? – с праведным гневом воскликнул Забалуев. – Жду! Жду и непременно.
Портной пару раз вежливо раскланялся и, пятясь, исчез за дверью.
– Кстати, – обернулся Забалуев к Репнину, с презрительной усмешкой наблюдавшему эту сцену. – И от вас я тоже кое-чего жду. В частности, ваших извинений.
– Извинений? За что?
– За ложные обвинения в убийстве барона Корфа.
– А я перед лжецами не извиняюсь. Ради выгодного брака вы скрыли свою нищету, в надежде, что с помощью княгини Долгорукой завладеете поместьем Корфов.
– А вот это вам доказать никогда не удастся! Никогда!
– Тогда, может быть, мне удастся доказать хищение из государственной казны в вашем уезде?
– Хищение из государственной казны? Ха-ха-ха! Никогда не докажете!
– Уверяю вас, я позабочусь о том, чтобы вор был наказан, – с тихой угрозой в голосе заверил Забалуева Репнин.
– Никогда! – выпрямился тот, приподнимаясь на носки. – Не дождетесь!
– Вы меня еще очень плохо знаете, – улыбнулся Репнин. – У нас в роду все упорные. Пока своего не добьются, не остановятся.
