на Курилова изумленный взгляд свирепых темных глаз – и тотчас же получил от меня прямой удар локтем в под дых.
Сидящий в углу Докукин медленно сполз со стула на пол и прикрыл затылок обеими руками…
– Спокойно, Ольха, – проговорил Курилов, в то время как я встала с извивающегося от боли Спиридона и направила на его шефа извлеченный из висящей на боку маленькой черной сумочки миниатюрный короткоствольный пистолет.
– Ман-густ, – медленно проговорил тот и попятился. Казалось, он вовсе не заметил черного дула моего ствола. Его горящий взгляд был прикован к надменно улыбающемуся тонкому лицу Курилова. И в этом взгляде была такая тяжелая, холодная, истовая ненависть, что мне подумалось… нет, взаимоотношения этих людей не исчерпывались одним ударом в Ольховикову челюсть.
– Так как же я тебя сразу не узнал? – выдавил Ольховик, медленно отступая к стене. – Все комикуешь… фокусник.
– Да паясничаем помаленьку… Леня, – отозвался Константин, медленно приближаясь ко все так же корчащемуся Спиридону. – Да и с чего тебе меня узнавать? Ты меня видел-то всего два раза, да и то искры в глазах мельтешили.
И, взяв со стола массивную хрустальную вазу с фруктами, он меланхолично уронил ее на голову пытающегося было встать Спиридона со словами:
– Пошто боярыню обидел, смер-р-рд?
Это стало последней каплей в данном отрезке личной биографии многострадального господина Спиридонова: он выпучил глаза и глыбообразно рухнул на пол.
– Ты как там, Коля? – спросила я, повернувшись к полезшему под стол Докукину.
– Н-ничего, – пробормотал он и ударился лбом о ножку стула.
– Ничего, Коленька. Сейчас поедем домой баиньки.
– В-в-в… я это…
– А теперь я хотела бы задать несколько вопросов вам, господин Ольховик, – проговорила я. – Не знаю, как вас по имени-отчеству, но это и не суть важно. Будем, как говорится, о главном. Что это вам потребовалось в институтской лаборатории профессора Клинского?
Ольховик криво, по-волчьи оклабился и после длительной паузы произнес:
– Милая моя девушка… я не имею честь знать ни вас, ни вашего основного занятия, но одно то, что вы имеете общие дела с Мангустом, утверждает меня в мысли, что вы отнюдь не проститутка. В отличие от той мымры, которую так оперативно оккупировал Остап. Так вот, милая девушка: могу ответственно заявить, что я не имею ни малейшего представления о том, что вы, по всей видимости, стремитесь из меня выжать. Если вы проворачиваете какие-то махинации с Клинским и этим задротыше… почтенным господином Докукиным, то я, напротив, не имею ни малейшего…
Ольховик говорил бесспорно правильным и грамотным русским языком. Столь правильным, что противопоставить всему этому велеречивому обвалу словесной эквилибристики я могла только стремительное движение, в завершение которого дуло пистолета жестко ткнулось в аккуратно выбритый подбородок Леонида так, что тот попятился к стене и задрал голову столь высоко, будто у него пошла кровь носом.
– Я, быть может, и милая, но только не для вас…
– Че, Женька, может, отломим ему пару пальчиков? – предложил Курилов и взял со стола массивный столовый нож. – Или отрежем левое ухо… нет, лучше правое. А то из левого у него волосы растут.
– В «Джентльмене удачи» вы говорили совершенно иное, – продолжала я, не обращая внимания на реплику Курилова, впрочем, заключавшую в себе вполне рациональное зерно. – Не буду повторять, только скажу, что мне известно каждое слово вашей беседы с Докукиным.
Ольховик повернул голову, насколько позволяло ему дуло пистолета, и посмотрел в сторону Коли, который все еще сидел под столом и нервно грыз обглодок яблока. Нельзя сказать, что взгляд Леонида заключал в себе хоть малую толику доброжелательности.
– Колись, Леня, – посоветовал ему Курилов, а потом, наклонившись к Докукину, окинул смеющимся взглядом посеревшее от страха длинноносое лицо Коли и его трясущиеся щупленькие плечи. – Женька, это что, и есть твой старинный друг?
– Угу… друг.
И в тот момент, когда я произнесла эту лаконичную фразу, рука Ольховика скользнула по стене и коснулась маленькой матово-белой прямоугольной панели – то ли стеклянной, то ли пластиковой, – которую я первоначально приняла за новую модификацию розетки.
И тут меня словно прожгло ослепительным языком пламени. Потому что глаза Леонида холодно блеснули, и он с силой ударил по панели, она хрустнула и вдавилась в стену, а под ней оказалась маленькая серая кнопка.
– А, гнида! – проскрежетала я и с силой ткнула пистолетом ему в челюсть. Он упал, молча, страшно, ни на секунду не отрывая от меня застывшего взгляда, в котором плясала упругая, гулкая, молодая злоба.
– Это сигнализация, – быстро проговорил Курилов, выволакивая из-под стола окончательно онемевшего Докукина с трясущейся, как у китайского болванчика, головой. – Хитрая тварь, вызвал-таки… уматываем отсюда, сейчас тут будет куча народу.
С него в мгновение ока слетел весь скоморошный задор, а губы плотно сомкнулись, образовав твердую, жестокую складку, когда он подошел к Ольховику и со всего размаху пнул его ногой.
Я подхватила болтающегося, как любитель алкоголя в день рождения Мао Цзэдуна, Николая Николаевича, и бросила:
– Через окно!
Когда несколько охранников ворвались в помещение, где, отплевываясь кровавой слюной, с пола уже вставал, придерживая челюсть, их шеф, – они недоуменно остановились на пороге, не понимая, кто мог проникнуть в спорткомплекс и нанести такие явственные, хоть и определенно нетяжелые побои Ольховику и его телохранителю и, по сути дела, правой руке Спиридону, который, как всем им известно, был мастером спорта по боксу и в свое время провел несколько боев в первенстве России в полутяжелом весе.
– Ушли? – прохрипел Леонид, морщась от боли в разбитой челюсти.
– Кто? – выдавил один из охранников.
– А… да все равно. Не вам их ловить, болваны. Мангуст… Мангуст прикатил на очередную гастроль.
– Мангуст? – переспросил бритый парень с большой круглой головой, и по его широкому лицу прокатилась плохо скрытая тревога. – Курилов, что ли?
– А-а, – простонал Ольховик. – Чего уж там… и с ним какая-то телка… ему под пару. Нашел шакал волчицу… Да… Где Спиридон?
– Да вон он, на полу… с проломленным чердаком.
– А, ну да, – с трудом выдавил шеф, массируя скулу. – А Остап? Где Остап?
Ответом ему было лишь неопределенное пожатие плеч. Потом один из парней тупо заглянул под стол, за холодильник и даже зачем-то в бар и произнес:
– Его тут нет.
Ольховик, тяжело ступая, направился к двери, ведущей в сауну, и резким ударом ноги распахнул ее.
И увидел то, что, в принципе, планировалось изначально… но не в такой момент.
На краю маленького бассейна сидел Остап. На его обычно угрюмом лице плавало слепое, полнокровное наслаждение, он даже прикрыл глаза, словно боясь расплескать его. По здоровенному телу парня время от времени пробегали смятые конвульсии мучительного, будоражащего удовольствия… он жмурился и время от времени издавал раскатистый мурлыкающий звук, который с тем же успехом воспроизводится на свет божий сытым, умиротворенным жирным котом.
Причиной всей этой истомы, кажущейся такой оскорбительно неуместной на фоне последних событий,
