– Шарлотта ничего, да?
– Да, ничего.
– Кажется, эти ее карточные полдники – забавная штука. Может, сходишь как-нибудь? Тебе пойдет на пользу.
Я с силой вцепилась в руль – уж лучше пусть у меня кровь пупком пойдет!
– Не глупи, Гарри, как я могу играть в бридж, когда нужно присматривать за Айво? Что ему прикажешь делать – сидеть в детском стульчике и резинки считать?[4]
– Резинки? – Гарри был ошарашен. – Это что, презервативы, что ли?
– Нет, Гарри, это карточный термин, хотя, честно говоря, я не удивлюсь, если у Шарлотты скоро появятся и презервативы. Раз она превратила стрельбу в стриптиз, то, может, решит оживить и дневной бридж – устроит вечеринку в стиле «Энн Саммерс».[5] – (Я мысленно улыбнулась. Между нами, я всегда считала Шарлотту потаскушкой.)
Гарри нахмурился: он был сбит с толку.
– Энн Саммерс? Не припоминаю такую. Ах да, такая симпатичная, рыженькая, познакомились у Комптон-Бернеттов – у нее отец епископ, да?
– М-да, папа-епископ был бы горько разочарован, – процедила я, рискованно обогнув велосипедиста- полуночника с явной тягой к самоубийству. – Нет, Гарри, забудь, ты ее не знаешь. Дело в том, что, пока Айво не пойдет в садик, днем я не могу развлекаться, понимаешь? А это будет еще не скоро.
– Тогда найми няню, у всех есть няни, – вздорно бросил он.
Я яростно впилась ногтями в оплетку руля. Мне наступили на любимую мозоль.
– У всех твоих знакомых есть няни, а мои подруги или сидят с детьми, или сами зарабатывают на няню, а не выпендриваются на карточных полдниках и утренних кофепитиях. Послушай, дорогой, – торопливо добавила я, заметив, как он напыжился, – давай не будем говорить об этом сейчас, ладно? Я устала, хочу добраться до дому и лечь спать.
– Как знаешь. Только имей в виду, Рози, приглашения пострелять в Нортумберленде так просто с неба не падают. Сначала нужно хорошенько прощупать почву, понимаешь?
Я улыбнулась. Так вот в чем дело. Ему захотелось пострелять в Нортумберленде. О да, в прошлом году я там так потрясающе отдохнула, что завтра утром первым делом побегу к Шарлотте и буду, как вся честная компания, точить карандаши, брать взятки и напрашиваться на приглашение – как же! Я вздохнула. В прошлом году один из мужей стал приставать к поварихе – шлепал ее по мягкому месту, как только она наклонялась поставить свиное жаркое в духовку, а потом растянулся на ее кровати – голый, если не считать деревянной ложки во рту и стратегически расположенной кухонной рукавички. В конце концов бедная девушка взбесилась, бросила готовку и убежала, а мне, простофиле, пришлось взять дело в свои руки и готовить для четырнадцати человек. Не умирать же им с голоду…
– Знаешь, я не уверена, что хочу еще один отпуск провести за работой, – ответила я Гарри.
– Ты же говорила, что не против, – напыжился Гарри. – Я точно помню: ты говорила, что тебе даже понравилось.
– Я действительно была не против. Просто не хочу, чтобы все повторилось. Я очень тобой гордился, – резко произнес он. – Ты всех выручила.
О да, я помню его лицо, когда все похлопывали меня по спине и называли маленькой звездой, – он сиял, лучился от гордости, и мне даже показалось, что он вот-вот лопнет. А потом, когда все ушли на корт, он поплелся последним, как всегда; толстые ноги терлись друг о друга в слишком тесных белых шортах. Я смотрела, как он уходит, стоя у кухонного окна; передо мной лежали восемь сырых лобстеров, и ни одна живая душа не предложила помочь.
– Не знаю, стоило ли так гордиться, – тихо заметила я. – Мне тогда казалось… что мы вроде как платим за приглашение.
– Не будь идиоткой, – фыркнул он. – Шарлотта и Боффи – мои старые друзья! С чего это мне платить за приглашение в их дом!
Всего-то и надо – сходить на пару карточных полдников и издавать нужные звуки на вечеринках, подумала я про себя.
Вообще-то, в те выходные я с радостью занялась готовкой. Расторопно надела фартук, закатала рукава. Все что угодно, лишь бы быть подальше от развеселой орущей компании, которая только и знает, что твердить, как хорошо они проводят время, и ржать над несмешными шутками. Раньше, когда мы с Гарри только поженились, мне казалось, что я просто чего-то не понимаю. Ведь они на десять лет старше меня и, естественно, у них более тонкий юмор. Я думала, что со временем начну понимать их шутки. Но потом до меня дошло, что понимать нечего. Эти люди просто веселились, в этом заключался смысл их существования, и если что-то было не смешно, они все равно надрывали животы. Богатые люди без всякой жизненной цели, живущие за счет трастовых фондов, папочек из Сити и самого достойного образования, что можно купить за деньги. Когда-то в раннем детстве они оценили себя долгим и невозмутимым взглядом, поняли, что безупречны, и, выйдя из младенчества, зашагали по жизни с этим твердым убеждением. Им можно орать во всю глотку и творить все, что заблагорассудится. Беспокойство и робость, терзающие обыкновенных смертных, незнакомы Шарлотте и Боффи. От них не услышишь тревожных слов по пути с вечеринки: «Может, когда я сказала, что Аманда похудела, она обиделась и подумала, что раньше я считала ее коровой?» Или: «Я назвала их сынишку Томми тихоней, а вдруг они подумали, что я считаю его умственно отсталым?» Нет-нет, чрезмерная самоуверенность в друзьях Гарри зашкаливала. В их жизни всего было через край, только вот скромности не хватало.
Вздохнув, я свернула на Уондсворт-бридж-роуд. Ведь я изо всех сил старалась сдружиться с ними. Поначалу мне так хотелось влиться в компанию Гарри, найти подружку, родственную душу, не такую горластую и мерзкую, как остальные. Но все они были одинаковые. И хотя сначала я восхищалась ими, считала их забавной сумасбродной командой, теперь все они вызывали у меня лишь головную боль. В том числе и Гарри. Я покосилась на него: сидит рядом, откинув голову, с открытым ртом, и мощно храпит; пухлые руки вяло сцепились на полосатом жилете. Я тоскливо улыбнулась. Забавно, ведь когда мы с Гарри познакомились, он казался таким непохожим на остальных. Тогда я не подозревала, что он это не нарочно.
Мы познакомились в Ирландии, на очередной вечеринке, – только в тот раз я работала поваром на вполне законных основаниях, в качестве нанятого персонала. Обычно я не обслуживала загородные вечеринки, а в основном работала в Лондоне – у подруги была фирма по организации банкетов. Но в последний момент позвонили из агентства и стали умолять согласиться, потому что другая девушка отказалась и клиенты уже впадали в эпилепсию от ярости. По идее, одно это должно было меня насторожить, но я согласилась, и на следующее утро уже плыла по Ирландскому морю, чтобы в одиночку приготовить завтрак, обед, полдник и ужин для пятнадцати стрелков и их жен.
При нормальных обстоятельствах я в жизни бы не ввязалась в такую передрягу, но, по правде говоря, мне до смерти хотелось уехать из Лондона, под любым предлогом. Я только что разорвала долгие и тягостные отношения с безумно симпатичным ландшафтным дизайнером по имени Руперт – то есть это с моей стороны отношения были отягощены чувствами, зато с его – легкие, как перышко, но последнее обстоятельство стало очевидным для меня, лишь когда я застукала своего принца с другой любовницей, причем – моей хорошей знакомой. Именно тогда я окончательно решила, что романы с красавчиками – не для меня. Дело в том, что до Руперта я всегда сторонилась стремительных шикарных мужчин, считала их опасными и предпочитала иметь дело с отбросами. Даже в школе, когда все девчонки сходили с ума по Наполеону Соло, я была влюблена в Илью Курякина; все визжали по Ле Бону, а мне нравился Тейлор; все жаждали Боди, а мне снился Дойл.[6] Мне так было приятнее, спокойнее, что ли; ощущение легкого превосходства грело душу и надо было продолжать в том же духе. Но тут появился Руперт. Воплощение сексуальности, прекрасный ландшафтный дизайнер, от которого подкашивались коленки.
Ну все, больше никогда в жизни, внушала я себе, похлюпывая носом на диване в своей квартире в ту пятницу вечером. Никогда, ни за что на свете. Пора вернуться к дешевым экземплярам, порыскать по вешалкам: может, и найду кое-что подходящее, кого-то, кого тоже бросили. Пусть он будет лысоват, коротковат, толстоват или худоват – я бы его подправила. Тут мне и попался Гарри.
Из агентства позвонили, когда я выплакивала свою решимость в диванную подушку, и с отчаяния я
