И ад следовал за ним

И я поехал в городок, что на карте ге­неральной кружком означен не всегда, трясся в переполненной электричке (машиной меня не осчастливили, несмотря на вопли о Свя­той Конспирации: «Знаете, Алекс, у нас на носу юбилей создания Ордена, весь служеб­ный транспорт задействован… Да и кого вы можете случайно встретить в нашей элек­тричке? Иностранные агенты и ваши друзья по лондонскому Сити вряд ли пользуются ею, иностранцам ездить там рискованно, могут и огреть бутылкой, завидев пижона в фирмен­ ной одежде… поэтому найдите в чулане ка­кой–нибудь тулупчик и поезжайте с Богом!»), смот­рел на канавы с ржавыми колесами, разодранными башмаками, консервными банками и думал, когда все это кончится.

Встретил меня на перроне глава мест­ного прихода Евгений Константинович, жиз­нерадостный человек в бородавках и прос­торной «болонье», усадил в оперативную машину и незамедлительно повез к предмету моих служебных вожделений.

В машине мы молчали (Евгений — в дальнейшем Болонья — оказался великим конспиратором и держал шофера на подо­зрении), терпеливо качались на ухабах и разглядывали пролетающие пейзажи: полу­разрушенная церквушка, над которой печально кружились вороны, словно разду­мывая, приземлиться ли на сгнивший купол или взмыть подальше от него в бескрайнее небо, огромные ямы с лужами, горы щебня, глубокие борозды грузовиков, облупленный корпус, окруженный деревянными домиш­ками и веревками с бельем, словно прибыли мы в день всеобщей стирки.

Рынок ютился во всей своей велико­лепной убогости на заднике грязного двора: несколько потемневших от вековых дождей деревянных стоек с синими цыплятами, чах­лыми пучками зелени, перевязанными бе­лыми нитками, кучками моркови и картошки — и над всем этим нависали небритые силу­ эты измож­денных самогоном мужиков и квадраты кособоких баб, закутанных в платки.

В этом разнопером хоре Болонья легко отыскал Семена (псевдоним Пасечник), кото­рый торговал благородным медом, выделяя­ясь чистым ватником и лисьей шапкой,— единственное светлое пятно на холсте, ис­полненном художником перед самоубий­ством.

Вскоре мы оказались в пахнущей дым­ком избе, под строгими взглядами фотогра­фий дореволюцион­ ных предков, за круглым столом с кружевной скатер­тью, на которой быстро появились аккуратно нарезанное сало, шпроты, селедка, соленья и высокий штоф с водкой (мечта страдальца Алекса за кордоном в те тяжкие минуты, когда хочется послать все подальше, разжечь костер из агентурных дел и попивать самогон с Совес­тью Эпохи и другими дружками, закусывая рыжиками и подбрасывая березовые поленья в гудящее пламя).

Из рапорта Алекса по возвращении в стольный град:

Пасечник, с которым меня познакомил наш представитель, сообщил следующее:

«В начале 1945 года вместе со своей частью я находился в городе Зальцведеле. Однажды, проходя по улице вечером, я по­знакомился с двумя бельгийками, которые были интернированы в Германию и работали у немецких домохозяек. Они пригласили меня на квартиру, угостили, устроили танцы. Впоследствии мне удалось установить близ­кие отношения с Жаклин Базик (в дальней­шем — Берта), которые я поддерживал до тех пор, пока наш контакт не был зафиксиро­ван военной контрразведкой моей части. После этого я был отправлен на родину, а затем — в лагерь.

Характеристика Берты: полная, голубо­глазая блондинка, по натуре веселая и общи­тельная, на контакт пошла очень легко, резко отрицательно относится к фашистам, под­держивает демократию в Европе, католичка. На политические темы мы с ней не разгова­ривали.

После возвращения из лагеря я пол­учил от нее письмо из Бельгии, о чем доло­жил куда следует, и некоторое время мы переписывались на немецком языке. Она сообщала, что вышла замуж, потом разве­ лась, оставшись с двумя детьми и старой матерью. Несколько лет от нее не было писем, год назад снова пришло письмо, в котором она сообщала, что уже целый год работает в Лондоне».

Далее уже умозаключения самого Алекса:

«С учетом того, что Берта работает шифровальщицей бельгийского посольства в Лондоне (Пасечник об этом не знает), считаю целесообразным нацелить «Эрика» на ее разработку и вербовку, используя для этого расписку, которую в свое время Берта напи­сала под давлением нашей военной контр­разведки после раскрытия ее связи с Пасеч­ником. В расписке она дает обязательство тайно сотрудничать с любыми организациями Мекленбурга. Дала она расписку под угрозой, что в противном случае ее не выпустят в Бельгию».

Таков был короткий рапорт Алекса, исполненный год тому назад после поездки на родной электричке. Начальство дало «добро», и, вернувшись в Лондон, я пере­бросил все это дельце Генри.

…Вот, наконец, и Генри, высокий, как жердь, в темном пальто, с огромным зонтом в руке. Опоздание на пятнадцать минут, сде­лаем деликатный втык. Пока за ним никого не видно, но порядок есть порядок, будем при­держиваться условий связи и проведем контрнаблюдение. Вот он остановился у ма­газина «Сойерс» и дал сигнал (поправил шляпу). Сейчас еще десять минут пилить за ним в эту мерзкую погоду. Слава Богу, вроде все чисто. Вышло у него или нет? Если выш­ло, то это дело стоит обмыть: симфония «Бемоль» от пианиссимо переходит к кре­щендо. Гип–гип–ура!

Два идиота под дождем, вокруг ни ду­ши. Кому в голову придет бродить сейчас по улицам, кроме грабителей и шпионов. Ладно, потопали! А дождь, как из ведра, карамба!

…Вернувшись из провинции, я засел за дело Генри, которое порядком подзабыл, и визитировал Архивы, обаяв своей прелест­ной улыбкой сгорбленную даму с мучнистым лицом и ботаническим именем Розалия — часто вздыхала она по ушедшим тридцатым годам, когда все работали по ночам, лопа­лись от избытка бесовской энергии («все ответственные сотрудники были такие моло­дые! А женщин в учреждении работало сов­сем мало…») и делились ею с окружающими.

Впрочем, все мои искания по делу Берты увенчались крошечным жемчужным зерном: случайно промелькнула информа­ция, что голубоглазая блондинка подраба­тывала в Лондоне на машинке и давала об этом объявления в газету «Гардиан». С этой зацепки Генри и начал…

За два дня до возвращения на поля сражений я пригласил на традиционную про­щальную трапезу Челюсть и его помощника Чижика, человека не шибко мудрого, но чест­ного и исполнительного,— ему лично вменя­лось в обязанность вести все дела, связан­ные с «Бемолью», включая печатание на машинке и шифр–переписку.

Симпозиум нашей троицы состоялся в кабинете восточного ресторана, ютившегося напротив памятника Виконту де Бражелону в островерхом шлеме, простершего свою длань долу, что и привело к основанию города со славными традициями.

В кабинете мы и закайфовали под при­зывные роки из общего зала, под ксилофоны ножей и вилок, под соус общей беседы о нра­вах британского истеблишмента, перепле­тенного родственными и прочими свя­зями, взлелеянного на теннисных кортах Итона и Хэрроу, что позволило выиграть битву при Ватерлоо, и впитавшего не только снобизм имперских динозавров, но и пороки мужело­жества — прямой результат раздельного обучения и запрета выходить за пределы подстриженных газонов.

Официант уверенно прислуживал, с каменным лицом вслушивался в наши рас­суждения и исправно наливал рюмки, а мы, неумолимо разогреваясь, катились прямо в бушующее море наших повседневных дел и ловили рыбку, большую и маленькую, на сво­ем незатейливом эзоповом языке, что вызы­вало у слу­ жителя тонкую и блудливую улыбку. Таким образом мы обсудили массу служебных дел.

— Ну а если сорвется с крючка?

— Тогда сменим всю леску и поставим новый поплавок.

— На браконьеров всегда есть закон…

Все это не помешало надраться до по­ложения риз (Челюсть, правда, держался стойко и не излишествовал), отвести душу в сортире, поговорить там о жизни со швейца­ром в пиджаке с позументами и выползти во взбудораженную ночь: три богатыря в шля­пах, словно качающиеся глыбы в чистом поле, катились по улице под колеса машин, растопырив пальцы в приказном жесте, при­зывно и умоляюще поднимали руки, реши­тельно, словно рубашку на груди, рвали на себя дверцы, кляли, возмущались, угрожали, просили и, наконец, плюнули на все и прошли пешком целых сто метров до Актерского Приюта. Увы, был дан от ворот поворот, и мы, нахохлившись, побрели по бульвару, кляня мудрого Чижика, отсове­ товавшего вызвать служебный транспорт: знал, умница, повадки Мани влезать через водителей в интимную жизнь своих атлантов и кариатид.

Римма не ожидала нас, но во время моих побывок была готова ко всему и, пере­одевшись в кимоно с красным драконом — подарок примерного мужа, с намеком на покорность японских жен (оно, между прочим,