И ад следовал за ним

блестяще гармонировало с ее рыжими воло­сами и белой улыбкой, которой она злоупо­требляла), оставила нас во власти всемогу­щего бара, а сама тем временем настрогала салями и сыр, напекла в духов­ке тостов, приготовила кофе и, видя мои мужественные, но вылезающие из орбит глаза, незаметно подсунула целую пригоршню спасительного аспирина.

К тому времени мы прожили уже лет пятнадцать и не превратили наш брак в ру­ины лишь благодаря сыну, а главное, моему долгому пребыванию на полях кровавых сражений.

Познакомились мы еще во времена Ра­достных надежд и упований: уже счастливо почили Усы, в честь которых отличник Алекс слагал стихи, обещая «учиться на «четыре–пять», чтоб красный галстук оправдать», тогда же он и записывал в заветную тетра­дку, что самое дорогое у человека — это жизнь… и прожить ее надо так, чтобы не было… и, чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы… В год знакомства с Риммой я уже грыз науку в семинарии, го­товя себя к профессии торговца радиотова­рами, часовщика и маклера.

Римма уже закончила институт (нечто связанное то ли с дорогами, то ли с транс­портом, но приводившее в восторг моих про­столюдинов–родственников), естественно, не собиралась работать по профилю, а мечтала о случайной роли в кино и мгновенном пре­вращении в звезду, что очень отвечало бы духу модного тогда аргентинского фильма с Лолитой Торрес о трагедии дипломата и ак­трисы, которые люби­ли друг друга и муча­лись всю жизнь, не в силах отказаться от своего призвания ради семейного сча­ стья.

Когда мы внезапно соединили навеки наши души, то я явился в Кадры, и тут обна­ружилось, что у Риммы плохая анкета: папа три года просидел в плену. Кадровик отли­чался прямодушностью: «Ты что, брат? Сдурел, что ли?»

Но любовь, как известно со слов Буре­вестника и Усов, побеждает смерть, и Алекс совершил первый в жизни геройский поступок (дальше уже тянется целая автострада, устланная подвигами и, наверное, ведущая в Ад): стал в позу, разбушевался, как Зевс, и озадачил всех и вся.

Но, к счастью, подули свежие ветры Первого Ледохода, и Римма внезапно вошла в фавор к начальству, озаренному идеей выковать из нее Жену–Помощницу–Радистку–Верного–Друга–Боевого Товарища и напра­вить дружную семью на бой, на вечный бой, покой нам только снится!

Прорезались у нее явные таланты к языку и радиоделу, хотя талантам нечего делать в Монастыре, нам нужны незаметные люди и трудяги, а таланты обычно неврасте­ники с разными выкрутасами и привлекают внимание своей шизоидностью.

Но вскоре начались подводные бури наверху, волнения в Синоде, смена Ареопа­га, и зловещий образ Римминого папы снова вырос до размеров фюрера. Начальство от­ставило Римму от подготовки, в качестве сладкой пилюли вручило на прощание охот­ничье ружье за старания и всячески облас­кало в припадке гуманности. И оказался дерзкий Алекс один в чистом поле, остава­лось ему парить над миром в гордом оди­ ночестве, о, печальный Демон, дух изгнанья, железный парень Алекс!

Сергей родился без меня — до сих пор помню поздравление Центра, заделанное в микроточку,— особого потрясения я не испы­тал, хотя порадовался, что это отвлечет Рим­му от регулярных курений с наркоманкой Светкой и избавит от вечерней тоски, прихо­дящей за чаем с пирожными.

Пока Римма возилась на кухне, мы прикладывались к привозному «гленливету»[9], давней страсти жизнелюба Алекса, по стран­ной случайности не отраженной в его личном деле, хранящемся за семью печатями в кадрах.

Потом начались танцы, и Римма попе­ременно танцевала с Чижиком и с Челюстью (сквозь дым любимого виски я слышал свет­ские разговорчики: «Ах, вернисаж! Ах, как смело! Ах, какой кич! Ах, неужели ты не видел этот спектакль?»), потом я мирно заке­марил в другой комнате и утром с интересом узнал от любимой жены, что гости отбыли лишь два часа назад.

Вскоре я уже прощался с близкой серд­цу лошадиной физиономией в начищенном кабинете, где посредине пустого письменного стола красовалась одинокая авторучка «Монблан».

— Что–то настроение у тебя неважное! — заметил Челюсть.— Я уверен, что все будет о'кей!

— Мне не нравится, что придется за­кладывать своих… есть в этом что–то мерзкое.

— Интересно, как еще ты к ним влезешь? Или ты считаешь ЦРУ кретинами? В таких делах сантименты оставь для других. Чем мы жертвуем? Износившейся агентурой — и только! Как только перейдешь ко вто­ рому этапу, дашь условный знак в сообщении по рации. После этого связь проводим лишь в исключи­ тельных случаях и только по сроч­ным вызовам на моменталки.

Мы обнялись и даже, кажется, облобызались, спа­сибо, друг, за полезные советы!

Дождь чуть унялся, я догнал Генри у лавки колониальных товаров.

— Вы не скажете, как пройти к киноте­атру «Одеон»?

— Я сам из Ковентри и плохо знаю го­род…

Ключевые слова «Одеон — Ковентри», произнесенные двумя давними знакомцами, звякнули в жут­ком пароле, вызывая судороги хохота у тех, кто не сталкивался с удачными пластическими операциями и не работал с японцами.

ГЛАВА ВТОРАЯ о том, как хлипкое любовное приключение вырастает в агентурное дело с распиской, шантажом, слезами, шифрами и кодами, и, конечно, о высоких морально-политических качествах героя, круто шагающего по жизни

«Для меня сношения с агентурой самое радостное и милое воспоминание. Больное и трудное это дело, но как же при этом оно и неж­но!»

С. Зубатое, начальник охранного отделения

Страна должна знать своих героев, и потому откатим наш шарабан туда, где синеют морские края, туда, где гуляют лишь ветер да я, и еще сидит в Архиве за столом печаль­ная Розалия, корябая пером в журнале учета.

Выписка из дела «Ильзы», агентурное сообще­ние от 27 мая 1937 года:

…«На собрании лейбористской организации района Хаммерсмит я случайно позна­комилась со студентом Лондонской школы экономики Генри Бакстоном, сыном сэра Пер­си Бакстона, влиятельного тори в руководстве Сентрал Офиса консервативной партии. Несмотря на свое аристократически–буржуазное происхождение, Генри имеет радикаль­ные взгляды и тяготеет в некоторых вопросах к партии. В частности, во время споров со мной он сказал, что разочаровался в социал–реформистской политике лейбористов, резко осуждает фашизм в Германии, одобряет действия Коминтерна, однако компартию Вели­кобритании считает сектантской и не имеющей корней в рабочем классе».

Резолюция: «Ильзе» нужно не спорами заниматься, а детальнее изучить взгляды Бакстона. Спит ли она с ним? Раевский».

…Выписка из беседы тов. Андрея с «Ильзой» 6 сентября 1937 года:

«Ильза» сообщила, что, по ее мнению, из Генри Бакстона (в дальнейшем «Эрик») может выйти перспективный помощник. Она с ним не спит, поскольку он не нравится ей как мужчина[10]. «Эрик» убежден, что следующий экономический кризис навсегда сметет капитализм и установит власть трудящихся во всем мире».

Резолюция: «Надо побыстрее забрать «Эрика» у этой дуры и передать его под бла­говидным предло­ гом на связь резидентуре. Укажите тов. Андрею на слабое руководство агентом. Непонятно, как она определила, подходит он ей или нет, как мужчина, если она не имела с ним интимных отношений? Раев­ ский».

…Из отчета тов. Андрея о встрече с «Эриком» 20 декабря 1937 года:

«Как было обусловлено с «Ильзой», она появилась с «Эриком» на очередном соб­рании лейбористской ассоциации Хаммерсмита и села рядом со мною. В перерыве мы разговорились и «познакомились». Я,