бумаги. — Правда, ошибка не существенная, но в математике подобное не допускается. Когда открываешь скобку, вместо «минуса» нужно было поставить знак «плюс» Жаль, молодой человек… Хотя ошибка явно механическая, но что поделаешь — математика есть математика! Наука она точная, конкретная…
Поневоле Коле пришлось хлебнуть горькую оценку. Расстроился он чуть ли не до слез. Ну и профан! Допустить такую элементарную ошибку, механический просмотр, промах — это не каждому дано… Было бы не обидно, ежели бы на высший балл не тянул. А то ведь сидел с ним рядом и чувствовал горячее его дыхание. Вытяни руку и бери! С чувством глубокого неудовлетворения он поплелся из аудитории.
В коридоре к нему подлетели абитуриенты:
— Ну как? Сколько отхватил?
— Строго спрашивают?
— Да ничего там строгого нет… Ответил — получай «пять», не ответил — отвал! — в сердцах сказал Коля и уныло зашаркал к окну.
— А тебе–то что поставили?
— Четыре балла! Хотел на «отлично», да все это оказалось не по зубам… Расстроился только, — тоскливо буркнул Коля. Его злые, ядовитые глаза упорно пожирали зачетную ведомость. — Надо же так влипнуть…
Видно, он привлек внимание окружающих. К нему приблизился плотно сложенный паренек с хитроватыми, серыми глазами. Цепкие его глаза воровато блуждали по сторонам. Волосы подстрижены коротко, под «ежик». До этого раза два он заглянул в аудиторию, где вовсю гудел экзамен, проводя разведку.
— А ты молодец, парень! С виду плюгавенький, щупленький, а хочешь опередить нас… Сильно за это хвалю. За то, что проявляешь волю. Ты на какой факультет поступаешь? — с нескрываемой завистью произнес незнакомец.
Коля нехотя ответил.
— На лесхоз? Да ты с ума сошел! Фирменные, надо сказать, у тебя способности, а ты — на лесхоз… В механики тебе надо пробиваться, не ниже…
— А что механик выше инженера лесного хозяйства?
— Да ты что? С луны свалился? Конечно, выше! Да еще как выше… Вот представь себе. Кончишь ты свой «лесхоз», и шуганут тебя в тайгу, потому как работа лесная, для глуши. И будешь с высшим образованием тянуть лямку в глухомани. У механика совсем иное дело. Для него везде открыта дорога: и в город, и в село. Куда душа твоя пожелает… Уверен я: проживешь в городе лет пяток и потом к нему так привыкнешь, что впоследствии тебя трактором в деревню не вытянешь… Попомни мои слова!
— Ты что, на «механика» поступаешь?
— Еще спрашиваешь… Только туда! Переходи на наш факультет, пока еще не поздно. Думай, голова, как лучше это сделать…
Незваный советчик как появился, так и исчез в неизвестном направлении. А вот у Коли вовсе потухло настроение. «Тюфяк я, что упустил «пятерку». И как видно, поступаю–то не на тот факультет…» И чудится Коле, что он запутался меж трех сосен и, окруженный мохнатым, густым подростом, не смеет даже нос показать из чудотворного капкана. «Как быть? И как исправить положение?»— Мысли, подобные кузнечикам, прыгают, играют и резвятся в ущерб Коле.
В комнате встрепенулись, завидев его. Всех разбирало любопытство: как Коля? Выдержал ли испытание? Как выяснилось, многие парни устную математику сдали на «удочку». Только Мише и Коле выпало счастье вытянуть на «хорошо». Петя чрезвычайно расстроился этим обстоятельством и уже не рассчитывал более на двери института. По рассказам Юры, опосля экзамена он понуро вернулся домой, в общежитие, а затем решительно сиганул на вокзал — покупать билет до родины. Якобы намерен засесть в родном колхозе.
А Колей остались довольны в комнате. Особенно Юра. Как всегда, шепеляво, он открыл «секрет».
— Когда надолго ты застрял на экзамене, мы подумали, что «плаваешь»… А ты, оказывается, побивал рекорд…
Он с завистью взглянул на Колю, затем лег на кровать — отдохнуть от трудного экзамена. Многие из комнаты разбрелись по делам. Толя задумчиво перелистывал свой замызганный блокнот, где, как ведал Коля, записывал популярные песни. Листики блокнота местами поотрывались, в этой связи он имел желание завести новую записную книжку, но все это откладывал, решив к делу приступить за вступительными экзаменами.
Коля в чемодане нашел два яблока, одно дружелюбно, по–свойски бросил Толе, и засел за письма. Теперь у него пропало скверное настроение, даже смешным показалось его огорчение по поводу в общем– то превосходной оценки. Ведь математику в сей злополучный день завалили ни много ни мало — сто человек или каждый пятый абитуриент! И было бы кощунством в сих условиях переживать за удачную оценку. И здесь впервые Коля понял, что не сломала его первая буря, невольно утихла, почуяв громадную силу его.
Письмо к родителям он начал кратко и лаконично: «Привет из Свердловска!» И кажется ему, что чудная фраза наиболее емко передает его настроение и чувства. В письме он еще сообщал, что жив– здоров, что купил новые ботинки из семейства «Уралобувь», что имеющиеся сандалии не вполне соответствуют званию абитуриента… Последнее слово Коля специально оставил без расшифровки: родители наверняка не поймут его значение, но зато подивятся и станут более уважать сына, то есть будущего «спеца», Николая Дмитриевича, собственной персоной. Описал улицы Свердловска, вскользь дал данные о них. О том, какие они широченные, красивые, не забыв упомянуть, что он ориентируется в них как заправский горожанин…
Лишь в конце письма он втиснул весточку: первый экзамен, по математике, сдал неплохо.
Следующее письмо он посвятил Вале. «Милая Валя…» Коля вздохнул. Где сейчас ее лицо, нежный тихий голос? Нет их рядом, и лишь всевышний знает, когда вновь улыбнутся ему неповторимые девичьи губы… Только в сердце теплилась надежда, что светлые и возвышенные дни все же вернутся к нему, и тогда замшелая и скрипучая грусть вновь спрячется за синеву уральских гор.
В глубинных пластах памяти еще почему–то возник образ матери. Вскоре она получит письмо и, наверное, улыбнется, вспомнив о сыне. Как она теперь? Ходит ли в лес, где на небольшой поляночке разместился семейный пчельник и где пчелы роем проносятся вдаль, за медом, что пахнет липой и дурманом цветов? И чудится Коле, что его мысли летают там, на родной стороне. И как хорошо, когда в душе струятся лишь светлые чувства…
* * *
А мать Коли в сей счастливый для сына миг хлопотала по хозяйству. Рослая и стройная ее фигура мелькала то во дворе, то проворно входила в дом и снова оказывалась в сарае, но уже с тяжелым ведром возле приличных по росту кабанов. И в этой круговерти пролетавших минут, которые туго, но верно собираются в дни, годы, ей некогда было и оглянуться назад, на пройденный путь. А что же она оставила за спиной? Самое страшное, пожалуй, войну…
В грустную и согнутую в дугу осень сорок первого года она маялась в деревне в надежде на скорые перемены в жизни, да и в судьбе страны, наверное, тоже. Враг рвался к Москве, и его стремительные атаки уже ощущались и в Большом Чеменеве. Хлопцы и мужики, как дикие стаи гусей, один за одним покидали деревню, и их прощальные взмахи на части рвали сердца… И вот в такой тревожный, простуженный момент недоброй птицей ворвалась в дом весть: на войну будут забирать и Наталью, старшую сестру. Та новость ошеломила Марию. «Быть того не может, чтобы забирали Наталью… Зачем? Мало на свете мужиков?» Но, видно, прожорливая была война, коль очередь настала за девчатами села. Собственными глазами видела Мария, как длинными осенними ночами сестра сидит грустной–грустной и более уже не скрывает слез. Не выдержало сердце Марии: она встала во весь рост, будто идет в роковую атаку, и решительно сказала всем:
— Я пойду на войну вместо сестры…
— Ты? — У бати глаза полезли на лоб. Он возбужденно потрогал густую бороду, в волнении схватил свою знаменитую трубку, и едкий табачный дым заклубился в избе.
«А ведь, пожалуй, она более приспособленная к войне… Хоть и моложе годами, но в движениях
