Если кто-то и оставался там в живых, то после взрыва это было уже исключено.
Когда мы выбрались из погреба и, пробежав по первому этажу своего корпуса, оказались на свежем воздухе, на месте второго и третьего корпусов были дымящиеся развалины.
Вероятно, я ошиблась, подумав, что причиной взрыва были мои «игрушки». То есть они, конечно, тоже взорвались, но привести к моментальному разрушению двух больших корпусов они бы не смогли при всем желании.
Тут была игрушка помощнее.
Как ни странно, но первый корпус практически не пострадал. Кое-где взрывной волной выбило стекла, и только.
Поэтому когда на шум взрывов прибежал задыхающийся Владимир Егорович, он ничего не мог понять.
Практически все было уничтожено, а мы — живые и здоровые — сидели на крыльце корпуса и не проявляли по поводу произошедшего никаких эмоций.
Мы были настолько оглушены всем увиденным, что не имели ни сил, ни желания что-то объяснять кому бы то ни было, тем более — Владимиру Егоровичу, роль которого в жизни подпольной лаборатории еще предстояло выяснить.
За всеми этими событиями мы совершенно забыли про завхоза, или кем он там числился в лаборатории. О нем вспомнил Сергей Анатольевич и тут же побежал в лес.
Вернулся он растерянный и смущенный.
— Я точно помню, где я его оставил, — оправдывался он, как будто я его в чем-нибудь обвиняла. — И как он смог освободиться?
Это навсегда останется для него загадкой.
Мне тоже неизвестно, куда он делся. Может быть, второпях я не очень крепко его связала, не знаю. Да меня это, честно говоря, не очень интересует.
Через полчаса после взрыва я извинилась перед Сергеем Анатольевичем и сказала, что мне нужно побыть одной. Он понимающе затряс бородой.
Я зашла в свой номер, взяла сотовый телефон и вместе с ним ушла в лес.
Там и состоялся мой разговор с Громом. Я уже плохо помню, в каких выражениях я ему все рассказала и что он на это ответил. Но самое главное я запомнила.
Через несколько минут после нашего разговора с секретного аэродрома вылетел вертолет и кружил над лесом до тех пор, пока не заприметил автомобиль, на котором возвращался в свои владения хозяин лаборатории.
Ему не суждено было увидеть лабораторию в руинах, поскольку доехать до нее ему не позволили.
Причем сделали это так аккуратно, что он не сразу сообразил, что арестован.
Но об этом я узнала значительно позже. И я сильно забегаю вперед.
А в тот вечер мы с Сергеем Анатольевичем взяли у Владимира Егоровича водки и заперлись в моем номере.
Мы пили ее молча, закусывая хлебом и домашним салом, которое чудом сохранилось на самом дне рюкзака.
Часа через полтора мы вновь смогли смотреть друг другу в глаза и слово за слово — разговорились.
— Я не понимаю, что может заставить человека заниматься такими вещами, — задумчиво и серьезно сказал Сергей Анатольевич.
Выпил он к тому времени немало, но водка на него почти не действовала.
Я не торопилась ему отвечать, да и не такой это был простой вопрос.
— Деньги? Гордыня? — спрашивал он, не требуя от меня ответа.
Эти вопросы он задавал самому себе, пытаясь со свойственной ему скрупулезностью разобраться в природе человека, вера в разумность которого была поколеблена сегодняшними событиями.
— Я всю жизнь считал ученых какими-то особенными людьми. Всегда завидовал им. И преклонялся в их лице перед человеческим разумом. Мне казалось, что именно этим людям удалось, как это говорится… ухватить бога за бороду… Но теперь мне кажется — они промахнулись…
Я поразилась, заметив у него на глазах слезы. Было такое ощущение, что человек переживает крушение всего того, что привык считать истиной.
Я попыталась смягчить удар, произнеся несколько банальных фраз. О том, что не все ученые таковы и среди них много прекрасных людей…
Но он не слушал меня, хотя и кивал в знак согласия головой.
Да и что я могла сказать ему нового? Да и нет в нашем языке слов, которые могут вернуть человеку утраченную веру…
Тем не менее мы проговорили полночи.
А под утро я все-таки сломалась и провалилась в тяжелый беспокойный сон. А утром вертолет унес меня в Уфу, откуда уже самолетом меня переправили в Москву.
Болезнь оказалась значительно серьезнее, чем я думала. Воспаление легких я все-таки заработала… Хотя Зинаида Алексеевна его и не услышала.
Так ведь она была не по этому профилю…
Глава 10 Вот и сказочке конец…
В больнице меня окружили такой заботой, что я не только поправлялась с третьей космической скоростью, но и сильно прибавляла в весе.
Организм, не привыкший к «прекрасному ничегонеделанию», спешил воспользоваться случаем и обрасти жирком.
А это меня не радовало.
Не то чтобы у меня были проблемы с весом, но какой женщине приятно услышать от соседки по палате такой, например, сомнительный комплимент:
— Какая же ты пухленькая, так бы тебя и съела.
Я сама чуть было не съела ее за эти слова, но виду не показала и с ангельской улыбкой ответила ей в том же духе:
— Ну, куда мне до тебя. Хотя, ты не поверишь, я всегда мечтала быть полной.
После чего мы не разговаривали дня три. Несмотря на то что относились друг к другу с большой симпатией.
Томуська — так звали мою соседку — буквально не отходила от меня первые дни, проводя у моей кровати дни и ночи. И я была ей за это бесконечно благодарна.
Но у нее был один маленький недостаток — она обожала говорить людям гадости. А вот по отношению к себе не выносила даже самого безобидного критического замечания.
Теперь, когда я пошла на поправку, она стала особенно острой на язык, и время от времени ее приходилось ставить на место.
Несколько дней у меня уже была нормальная температура, и вся эта сытая спокойная безмятежность начинала мне надоедать.
И будь на то моя воля, я бы с радостью сделала ноги из этого богоугодного заведения. Но клиника была не простая, а ведомственная, и дисциплину в ней нарушать не полагалось.
Поэтому все чаще я уходила в мир вымышленных страстей и приключений, листая страницы остросюжетных романов и повестей.
Все-таки у меня, наверное, на самом деле что-то с головой не в порядке, правильно заметила Томуся. Я еще вскрикивала по ночам и беспокоила соседей, а днем уже жаловалась на скуку.
Однажды утром молоденькая санитарка вошла в нашу палату с таким сияющим и одновременно загадочным лицом, что все «болящие» приподнялись на своих кроватях, ожидая услышать что-то
