такие разговоры отражают суть повседневной жизни, и очень жаль, что в исторических книгах много фактов и дат, но нет самых банальных бесед. Меня всегда влекло к рассказам о давних временах. Достойно [130] сожаления, что никто и никогда не описал простых людей далекого прошлого. А потому мы и думаем, что люди средневековья использовали в обыденной речи столь глупый и высокопарный жаргон, который нам преподносит кино: «О благородный сир, примите заранее мою бесконечную благодарность и укажите дорогу, ведущую к постоялому двору мессира Жеана» и тому подобное... А ведь во времена средневековья говорили так же просто, как и сейчас. Меня поражало, насколько «современны» мои беседы с заскарцами, хотя многие аспекты их жизни выглядят анахронизмом. Человеческий дух не претерпел особых изменений за долгие века, нас терзают одни и те же желания, нам свойственны те же слабости и амбиции, которые, как известно, можно выразить без высокопарных фраз.
Я расспрашивал Лобсанга о князе Заскара, с которым мне предстояло встретиться.
— Ну что ж... сказать особо нечего, но он не так хорош, как Сонам Намгьял.
— Он действительно по праву носит титул князя Заскара?
— Конечно! Но его любят меньше, чем князя Зангла.
Мы беседовали, ступая по невероятно беспредельной и величественной местности с ее океаном далеких вершин и близкими обнаженными долинами, в тени обрывистых склонов, окрашенных в разные цвета содержащимися в них минералами.
Пришли в деревню Зозар к полудню. Дома жались друг к другу, образуя некое подобие крепости. Деревня напоминала укрепленные поселения верхней долины Кали-Гандака в Непале, лежащей вдоль соляного пути, ведущего в Мустанг. Эта деревня на крайнем юге территории Зангла представляла собой некогда как бы форпост на пути завоевателей.
Я прошел через арку, сооруженную на фасаде одного из домов, и оказался в обширном закрытом дворе, где несколько молодых людей, увидев меня, высунули языки от смущения при виде чужестранца- визитера. Кроме свода в форме чхортена, ничего примечательного в этой части деревни не было. Я вышел со двора и направился к другой группе домов, где небольшая изгородь окружала рощицу тополей.
К нам приблизились несколько крестьян.
— Можно пройти за ограду и отдохнуть в тени деревьев? — спросил я.
— Да, — ответил один мальчуган, сын владельца тополей. Я перебрался через стену и растянулся в тени. До моих ушей доносилось журчание воды из небольшого оросительного канала. Без воды деревьям не выжить на этой сухой земле. Лобсанг с Навангом разгрузили ослика, а я отдыхал под взглядами двух десятков зевак, следящих поверх стены за каждым моим жестом, как бы пытаясь убедиться, что я отношусь к роду человеческому. Я быстро понял, что у них шутливое настроение — слышались реплики по поводу моей одежды, носа, лысого черепа. Я решил заговорить. [131]
— Мне довелось побывать во многих районах Гималаев, и всюду люди первым делом предлагали путнику напиться! Может быть, кто-нибудь из этой деревни зевак угостит меня чангом и предложит цзамбы на завтрак?
Они очень удивились, что я говорю по-тибетски, и на миг даже лишились дара речи. Наконец один юноша спросил:
— Вы действительно хотите чанга?
— Да...
Через несколько минут настала моя очередь смущаться, поскольку юноша вернулся с огромным сосудом, доверху наполненным пивом, и большой деревянной миской с поджаренной ячменной мукой.
В ответ на его щедрое угощение я подарил ему банку ананасного компота. Открыв ее, он подозрительно надкусил один ломтик, а затем с видимым наслаждением съел его.
Отдохнув несколько минут — Лобсанг тем временем кипятил воду для чая, — я отправился на осмотр монастыря. Мне говорили, что там находится чхортен, возведенный еще гуру Римпоче — главным распространителем ламаизма в Тибете, куда, по преданию, он прибыл в 747 году. Действительно, в центре древнего большого зала высился чхортен, но за долгие века его столько раз обмазывали известью, что он стал похож на раздутый сталагмит.
После завтрака мы снова пустились в путь, и стая мальчишек проводила нас до окраины деревни. Их любопытство — лучшее свидетельство крайне изолированного существования жителей этого края.
Менее чем в километре от Зозара мы наткнулись на глубокое ущелье, рассекавшее плато, за которым слева высилась гора. На краю ущелья проходил оросительный канал шириной один метр. По обе стороны канала росла трава. Я был поражен — вода текла вверх по склону! Никогда не видел ни реки, ни канала, текущих вспять! Присмотрелся, протер глаза, снова посмотрел... Сомнений не оставалось.
В конце концов я сообразил, какие факторы обусловливали эту оптическую иллюзию. Прежде всего плоская равнина имела незаметный наклон, окружавшие долину пики тоже не были отвесными, а потому изменилась перспектива. Относительно горизонтальная линия канала казалась наклоненной в сторону, обратную истинному наклону. Ни одно дерево, ни один дом не могли указать вертикали. Иллюзия была удивительной.
Зная, что в природе встречаются странные оптические явления, мне тем не менее ни разу не доводилось наблюдать столь всеобъемлющую иллюзию, которую не мог развеять даже тщательный анализ, — оптический обман продолжал существовать. Я попросил Лобсанга встать совершенно прямо в нескольких метрах от меня, чтобы посмотреть, будет ли его фигура вертикальной или наклонной... Он действительно был слегка наклонен по отношению к общему плану равнины. Следовало иметь [132] слепую веру в Ньютона, чтобы отказаться поверить собственным глазам — вода текла вверх по склону!
Час спустя, весело вышагивая во главе каравана, я представлял себя неким Дон Кихотом, которому то и дело попадаются текущие вспять реки, как вдруг по щиколотку провалился в грязь. Тут же отпрыгнув назад, на твердую землю, я подумал, что сошел с ума! Дело в том, что я шел по твердой сухой земле и однако ступил в мокрую грязь, хотя все вокруг было сухо и пыльную землю устилали булыжники. Я никогда до этого не слыхал о плавающих камнях! Признаться, вначале я с беспокойством подумал, что мне солнышком напекло голову; вот и показалось сначала, что вода течет в обратную сторону, а теперь это «чудо»...
В недоумении обернулся к своим двум спутникам и в то же мгновение увидел, что замыкающий наше шествие осел провалился в сухую землю, покрытую камнями. Ситуация вдруг стала драматичной. Лобсанг и Наванг бросились на помощь ослу. И тоже провалились в грязь. Осел, ушедший в землю по брюхо, не мог даже шевельнуться и испуганно таращил глаза. Лобсанг и Наванг едва успели извлечь его из густой черной жижи.
Что же случилось? Несколько часов назад здесь прошел грязевой поток — сель, а солнце и сухой воздух помогли быстрому образованию корки на его поверхности. Никто не мог бы и подумать, что под этой коркой продолжала течь жижа в сторону долины. Нам крепко повезло, что нас не поглотили тонны жидкого ила, стекавшего с горы. Попади мы на место, где грязь была поглубже, я встретил бы свою смерть именно здесь, а нахлебаться грязи куда противнее, чем утонуть в воде.
После экстравагантного канала и этой грязевой топи я был готов ко всему, даже к появлению летающего яка. Странно, но он не прилетел...
Я шел и размышлял о том, что у людей Запада, пользующихся современными видами транспорта, утратилось понятие расстояния. Ведь оно непременно связывается с усталостью, мышечной болью, с пределами человеческой выносливости, а потому и исчезло из нашего мира, остались лишь единицы скорости. А здесь, в Гималаях, где ходят всегда пешком, понятие, «далеко» — это восемь часов ходьбы, «очень далеко» — десять часов и «невероятно далеко» — четырнадцать.
Я был на пределе сил, когда мы вошли в крохотную деревеньку Шилинг-Шит. Здесь жила сестра Лобсанга, и он предложил отправиться к ней, сказав, что мне будет интересно познакомиться с ее мужем, редким, если не единственным гончаром долины Заскар. Я с удовольствием согласился, и мы пошли напрямик через пустынную равнину к четырем или пяти домикам, сгрудившимся вокруг нескольких деревьев.
Деревня выглядела безлюдной, но Лобсанг заметил какую-то старуху и спросил, здесь ли его сестра. Вскоре она появилась на верхней террасе одного из домов в окружении нескольких [133] человек.
