Лобсанг представил меня и спросил, могу ли я посетить гончарную мастерскую. После долгой паузы молодая женщина сошла вниз и сказала Лобсангу, что я не могу войти в дом, поскольку ее муж отсутствует. Лобсанг тщетно пытался ее уговорить, но все же пришлось уйти ни с чем.
— Извините их, — сказал Лобсанг. — Деревня очень мала и лежит в стороне от тропы, поэтому ее жители редко видят чужестранцев. Свекровь сестры боится, что вы можете сглазить дом.
К вечеру снова посыпал мелкий дождь. Низкие тучи ползли над долиной справа, слева к небу уходили отвесные склоны величественной горы цвета меди. Ее вершина была, скрыта облаками. Вскоре я увидел перед собой монастырь Тхонде — удивительное скопление зданий, цепочкой выстроившихся у края вертикального обрыва и похожих издали на голубей, которые сидят на коньке стены. У подножия скалы находилось несколько белых домов — первый из четырех хуторов деревни Тхонде. Она располагалась на слегка покатой равнине, спускающейся к реке Заскар в месте слияния двух ее рукавов.
В монастырь идти было слишком поздно. Мы добрались да первого дома Тхонде, расположенного рядом с чхортеном и громадной скалой, сорвавшейся с обрыва. Отсюда едва можно было различить монастырь. Около чхортена стояло человек тридцать одетых в лохмотья крестьян. Среди них были и женщины. Мальчишки и девчонки с грязными личиками и розовыми щечками в упор уставились на меня.
Как обычно, я удивил людей своим знанием тибетского языка, спросив, где можно провести ночь. Но немедленного ответа не получил. Ко мне подошли несколько старых женщин, похожих на колдуний: они улыбались, открывая поломанные зубы. В большинстве своем заскарские девушки красивы, но, старея, они превращаются в уродин; их кожа покрывается несчетными морщинами из-за мощного ультрафиолетового излучения, а из-за отсутствия дантистов их улыбки способны ужаснуть.
С возрастом кожа заскарцев приобретает темно-коричневый цвет, но закрытые от солнца части тела остаются очень светлыми. Румянец на щеках не может скрыть даже загар. Чтобы избежать солнечных ожогов, женщины мажут лица сливочным маслом и присыпают сверху землей. Результат ужасающ, поскольку они выглядят грязнулями, но мне хорошо понятна их боязнь солнца, которое почти напрочь выжгло мой нос!
Лобсанг и Наванг с осликом вскоре нагнали меня. Увидев мой благочестивый эскорт, от толпы отделился монах и предложил провести ночь в его доме, который принадлежал монастырю. Ночь уже вступила в свои права. Поскольку я засунул фонарь в какое-то недостижимое место, мне пришлось в доме идти на ощупь из-за коридора с низким потолком и множеством поворотов. Наконец вышел во внутренний дворик на втором этаже. Низкие двери и извилистые коридоры защищают обитателей дома от холода зимой, а раньше защищали и от разбойников. [134]
Утром проснулся в полчетвертого, чтобы успеть посетить монастырь перед уходом в Падам. Стараясь не разбудить спящих Лобсанга и Наванга, я, вдвое согнувшись, выбрался из дома, не раз стукнувшись головой о потолки, что вызывало взрыв заливистого собачьего лая. На улице было темно и дождливо. Но о дожде я уже знал, поскольку от воды, проникавшей через трещину в крыше, намок мой спальный мешок.
Я довольно легко отыскал извилистую тропинку, по обе стороны которой стояли чхортены и молитвенные стены, и начал медленное восхождение к монастырю. Мне понадобилось три четверти часа, чтобы подняться на четыреста метров. Тяжелый подвиг на голодный желудок! Я собрал в кулак всю свою волю, чтобы не останавливаться для отдыха, и походил на паломника, дарующего свои страдания небу. Меж лопаток ручьем стекал пот, а рубашка охватывала грудь ледяным панцирем. Немного обалдевшим добрался до последних, самых живописных чхортенов и стенки, указывающей на границу святилища. Женщины не имеют права оставаться на ночь за этой оградой.
Сидя у входа, я собирался с силами. Несмотря на низкую облачность, света хватало, чтобы рассмотреть основные черты рельефа центральной провинции Заскара, расстилавшейся, как карта. Прямо передо мной, на другом берегу реки, посреди равнины торчал неожиданный одинокий холм. Его вершину венчал громадный, беленный известью чхортен, цоколем которого казался сам холм. В десяти километрах от Пипитинга (так называется этот чхортен) к югу виднелось нагромождение скал — это был Падам, куда мы направлялись. День обещал выдаться морозным. Дождь придавал пейзажу какой-то печальный вид.
Мое меланхолическое настроение развеялось, как только я вошел в монастырь, а вернее, в деревню из волшебной сказки: крохотные домики, где жили монахи, стояли вдоль улочек, петлявших меж огромных скал. Улочки, замощенные плоскими плитами, утыкались в небольшой пруд, над которым нависали скалы и одна плакучая ива. Место было красиво и гостеприимно — величественный горный вид, с одной стороны, и скромное очарование пруда — с другой. Монахи любят жить в подобных живописных местах.
Я выбрался на прямоугольный двор, одной из сторон которого был оранжевый фасад большого молитвенного зала с двумя открытыми верандами по углам, опирающимися на яркие колонны, отделанные золотом. И долго стоял посреди двора, любуясь зданием и немного удивляясь тому, что еще не появилось ни одного монаха. Мои часы показывали 5.30, но здесь, в Заскаре, никто не имел часов, и время определялось по солнцу. Я оказался в монастыре раньше утренней побудки. Кто-то дунул в трубу, и жалобный звук, дрожа, унесся в долину. Начался новый день.
Поскольку никто так и не появился, я решил покамест осмотреть рисунки, украшающие портик молитвенного зала. На [135] них были изображены четыре хранителя вселенной, божества воинственного вида, которые как бы охраняют вход в любое гималайское святилище. Сразу же за портиком, справа, начиналась лестница, ведущая к площадке, на которую выходило несколько дверей. Одна из них была приоткрыта, и я увидел сидящего перед очагом старого монаха. Он раздувал огонь и готовил чай. Я кашлянул, чтобы обратить на себя внимание, и вошел в комнату. Монах вздрогнул от неожиданности. Я несколькими словами успокоил его, и он пригласил меня отпить чаю с солью. В это время появилось еще несколько монахов. Двое из них были художниками, которых пригласили для реставрации фресок монастыря. Третий был монахом-торговцем, прибывшим накануне с товарами для монастыря. Чуть позже появился настоятель, высокий крепкий человек с энергичным лицом. Он вежливо заговорил со мной, осведомился, откуда я приехал и какова цель моего визита. Он пригласил осмотреть святилище. Спокойно ожидая, пока я допью чай, он завел разговор с торговцем и двумя художниками: сколько хлопковой ткани понадобится для обивки стен одной из боковых кумирен? Подходит ли художникам товар, доставленный торговцем? Торговец извлек несколько рулонов ткани, нитки, иголки и краски. Художники с видом знатоков осмотрели товар и показали нужные им оттенки цветов.
Наблюдая эту сцену, я представил себе, какие сложные проблемы возникают при строительстве и украшении великолепных монастырей, которые мне довелось увидеть. На Западе мы привыкли к тому, что можем купить в магазине любой нужный нам товар. Мы забыли о нашем недавнем прошлом — средневековье, когда было трудно достать товар не потому, что он был редок, а потому, что еще не существовало ни серийного производства, ни точек широкой розничной продажи. Если вам нужно было купить набор толедских или шеффилдских ножей или мечей, следовало за ними послать. Монастыри Заскара и в наше время отправляют своих монахов-торговцев на месяц или два в путешествие для покупки нужных вещей, снабжая их деньгами для приобретения и доставки товара. Все это резко повышает цену самых обиходных предметов, изготовленных в дальних краях. Я смотрел на монахов и думал о тех немалых трудностях, которые возникали и у нас в Европе в те времена, когда передвижение было медленным, люди ходили пешком, сопровождая вьючных животных.
Решив все вопросы, касающиеся монастыря, настоятель провел меня по кумирням, где шли реставрационные работы.
В главной кумирне находились все сто восемь томов «Ганджура» — они лежали позади устрашающего божества Дордже Джигчета, свирепого демона с коровьими головами. В боковой кумирне хранились древние мечи и копья, а также хоругвь, подаренная Тхонде настоятелем Амдо в знак благодарности монастырю, который на год отпустил своих монахов к нему. [136]
Поблагодарив настоятеля за радушный прием, я собрался было уйти, когда он подозвал старого монаха и попросил его проводить меня к весьма почитаемой молельне позади монастыря.
Прихрамывающий монах провел меня мимо чхортенов и заставил карабкаться на скалистый карниз, где стояла знаменитая кумирня. Он достал связку ключей, открыл дверь и пропустил меня в
