наушники. Женщина положила магнитофон на подоконник. Рассмотреть, что это был именно магнитофон, отсюда невозможно, конечно. Догадался. Когда послышались звуки ссоры, я понял, что это запись. Женщина, пока возилась с магнитофоном, пробормотала: «Вот так, Настюха, радость моя. А ты думала, что когда-то переиграла Ирку».
– Вы решили, что она имела в виду себя?
– Разумеется. Вам налить еще, Татьяна Александровна?
– Нет, спасибо. Я за рулем. Странно, что Настя не услышала, как убийца вошла в квартиру, не услышала ту магнитофонную запись. Ведь соседка ее услышала.
– А мне кажется, ничего странного нет. Настя, как я уже сказал, мыла окно. Оно было открыто. Наша улица довольно шумная. И машины, и ряды торговые. А голоса, звучавшие из магнитофона, она могла принять за ссору соседей или, в конце концов, за звуки радио в одном из автомобилей. Их тут в час пик пруд пруди.
– Сергей Павлович, вы давно наблюдали за Настей?
– Полгода, наверное. Да, приблизительно так.
– Вы, наверное, все-таки очень многое знаете об их жизни, – снова попробовала я раскрутить его на информацию.
Матвеев улыбнулся:
– Вы не понимаете, Татьяна Александровна. Я же сказал, что меня интересовала исключительно эта женщина – Настя. Я слушал только тогда, когда она была на кухне одна или с детьми. Когда она общалась со своими ребятами, мне казалось, что они все – моя семья. Ее муж для меня был лишним человеком.
Странный тип. Как говорит про таких моя подружка Светка: «крыша потекла». Ну что можно услышать, если человек один в комнате? Дурдом какой-то. А Матвеев будто прочитал мои мысли:
– Она иногда разговаривала сама с собой, иногда напевала, занимаясь хозяйством. Я слышал ее шаги. Нет. Кажется, вам меня не понять. Бесполезно объяснять.
– А вы сообщили в милицию о том, что знаете имя преступницы?
Сергей вздохнул:
– Нет. Тому были причины. Во-первых, я только что выписался из больницы. А во-вторых...
Что он имел в виду под этим «во-вторых», я и сама прекрасно знала.
Виталия Вышинского не оказалось дома. Он уехал с семьей на выходные за город. Да и бог с ним. Не горит. Понадобится, так я его из-под земли достану.
Глава 5
Остановившись у супермаркета, я решила сбегать за сигаретами. Запах копченостей и прочих вкусностей, витавший в магазине, разбудил мой аппетит. Я внезапно вспомнила, что целый день ничего не ела. Пришлось срочно исправлять положение и заскочить в кафешку.
После солидной порции пельменей – сие дежурное блюдо я чаще всего заказываю в забегаловках – и чашки горячего, хоть и паршивого кофе я почувствовала полное умиротворение. Села в машину и с наслаждением курила, развалившись, насколько это возможно, на водительском кресле. На какое-то время я даже забыла, что ввязалась в туманное и, предположительно, бесперспективное дело. Особенно в смысле денег. Хотя кто знает. Кости же советовали... Кстати, о косточках. Интересно, что они мне в свете событий, произошедших сегодня, выдадут?
Я извлекла мешочек с костями, вытряхнула их на пассажирское сиденье. Затем взяла в руки и, тщательно перемешав, обратилась к своим магическим двенадцатигранникам:
– Какие у меня перспективы, косточки?
15+25+6. И означает это следующее: «Нет у Вас единственного любимого. Внимательно пересмотрите свою жизнь и измените отношение к происходящему. Будьте доброй и любите бога больше, чем материальные блага».
Вот это да. Вымудрили мои древние. Ну нет, такая романтическая чушь меня не устраивает. Намек на то, чтобы я от оплаты отказалась? И кинулась искать единственного, без которого моя жизнь напоминает блуждание в потемках? И молилась, чтобы Всевышний мне этого единственного на блюдечке преподнес?
– «И молиться не учи, не надо», – нараспев процитировала я Есенина, укладывая кости обратно в замшевый мешочек.
Однако лукавое мудрствование магических косточек меня развеселило. Жизненный тонус, как вещает навязшая в зубах реклама местного телевидения, внезапно поднялся. И я завела движок. Еще не вечер, хотя и начинает темнеть. А у меня масса предварительной работы. Надо торопиться.
Пора заняться личностью Эммы Замотыриной. Плавно отпустив педаль сцепления, я направила автомобиль в сторону шестнадцатого квартала.
Дом, где эта женщина проживала, – трехэтажный клопятник. Кирпичная кладка, позеленевшая от времени, выщербленная в некоторых местах, разбитые ступеньки, ведущие в подъезд, дверь, чудом державшаяся на одной петле, – картина удручающая. Среда влияет на людей, хотят они этого или нет, ни с того ни с сего вспомнила я институтские лекции по философии. Наверное, окружающее навеяло мысли, что вот в таких районах, в таких домах и формируются личности, способные на преступления.
Я шагнула в темный подъезд, пропахший сыростью и плесенью, и поднялась на второй этаж.
Замотырина жила в коммунальной квартире на три семьи. В одной комнате обитала старушка, в другой разместилась молодая семья с ребенком. Самая, как выяснилось позже, маленькая комната с окном во двор была Эммина.
– Кто там? – раздался в ответ на мой стук старческий дребезжащий голос.
– Это из газеты. Можно мне с вами поговорить?
– Щас. Щас открою.
Щелкнул замок, и дверь со скрипом наполовину приоткрылась.
– А у вас документик какой-нибудь имеется? – поинтересовалась старушка. – А то ведь щас всяких навалом. Наговорят чего хочешь.
Ого, прокол. Такого поворота я не ожидала. Пришлось срочно перекрашиваться в милиционера.
Я обворожительно улыбнулась и сказала:
– Вообще-то я из милиции, бабушка. Вот мое удостоверение личности. Не хотелось сразу раскрываться, но вы как Штирлиц прямо.
И продемонстрировала старушке свои корочки. Этот прием почти всегда действует безотказно. Помогло и сейчас. Тем более освещение на лестничной площадке было довольно тусклым. Старушка пропустила меня внутрь и, включив свет в прихожке, пытливо заглянула мне в лицо.
– По моей жалобе, что ли, доченька?
Опять прокол. Ни про какую жалобу я, само собой, ведать не ведала. Но марку держать надо, однако.
– Жалобу вашу еще не рассматривали, – нагло соврала я. – Так что по другому вопросу. Про соседку вашу спросить необходимо.
– Про какую соседку? Это про Эмку, что ли? Так я уж все обсказала. Чего еще? Пропала она, и все тут. Уж больше месяца, матри, не появляется, – недовольно проворчала старушка, которая, видимо, очень надеялась на помощь правоохранительных органов в вопросе, о котором мне ничегошеньки не было известно. Я не оправдала ее тайных надежд.
Тем не менее не оказать любезность официальному лицу она не могла и услужливо предложила:
– Ну, вы проходите, проходите. Можно на кухню. Поужинаете заодно со мной.
– Да нет, спасибо. Вы мне лучше расскажите про Эмму все, что знаете.
– Да вы хоть пройдите и сядьте, – настаивала старушка.
Мы прошли с ней в комнату, обставленную в духе незапамятных времен, по ее старушечьему вкусу. Я села в кресло, накрытое плюшевой накидкой, и осмотрелась.
Кровать с панцирной сеткой, комод в углу у окна, на нем старенький черно-белый телевизор, рядом массивный шифоньер с зеркалом на средней дверце. Стены завешаны фотографиями, пожелтевшими от времени.
Я бегло просмотрела снимки. На самом почетном месте под стеклом висела цветная фотография еще нестарого, лет сорока пяти мужчины с вьющимися темными волосами с проседью. Она привлекла мое
