подскочит! И цифрами все, цифрами! Так и сыплет!
Я усмехнулась и настойчиво продолжала свои аккуратные, планомерные попытки. Меня мутило, голова ехала по кругу, но к шести я уже смогла дойти до коридора. Потому что, если верить женщинам, в семь, как всегда, придет Андрей Леонидович. Он, видимо, нашел мою записку и приехал. В другой ситуации я бы чувствовала себя неловко, но сейчас — нет, слишком многое от него зависело.
Гром увидел меня в коридоре и перепугался.
— Ты что, дурочка?! Ты на себя в зеркало хоть смотрела?
— Гром, я должна сообщить…
— Ты уже все сообщила.
— Когда? — озадачилась я.
— Видела бы ты себя со стороны! — усмехнулся Гром. — Глаза закрыты, вся в бинтах, а только мой голос услышала — и давай: «Олег Владимирович, телефон номер такой-то, артсклад, Душанбинская, 46, склад к юго-востоку от в/ч сто сорок семь… ориентир — водонапорная башня…»
— И что?
— Все в порядке.
— Точнее!..
— Олег Владимирович сам связываться не стал…
— Сукин сын! — выругалась я.
— Зато он вывел меня на Сергея Довлатовича, ну ты его знаешь, ты у него проверку делала… Воинская часть возле аэродрома…
— Я помню…
— Так вот, он дал своих бойцов. Ментов подвинули в последний момент, они уже собирались все вывезти, что называется, «в неизвестном направлении». Груз перехватили, заставили отвезти на свалку и сожгли — все оставшиеся от партии восемнадцать тонн. Все-все, давай в палату!
— Где Муса?
— В Пакистан ушел. Здесь его за долги убили бы. Это ведь он тебе фейерверк устроил.
— А менты, прокурор?..
— А что менты? С ментами все в порядке — доказательств-то никаких! Операцию провели почти безупречно… Все, хватит, давай в палату!
— Слышь, Андрей Леонидович, ты мне кто? А то меня женщины спрашивают!
— Кто? — Гром задумался. — Ухажер годится? Все, иди в палату!
Гром аккуратно, под локоток, довел меня до постели, и до меня только сейчас дошло, как срамно я выгляжу в этой зеленоватой больничной рубашке с узорчатыми надписями «Минздрав».
— Андрей Леонидович! — расцвели мои соседки. — Как хорошо, что вы пришли… Юленька все ждала вас, все ждала… — слащавыми голосами затянули они.
Андрей Леонидович достал из пакета что-то сладкое, завернутый в газету букет пышных местных цветов, и соседки мигом принесли под цветы литровую банку, наполненную мутной водопроводной водой.
Мы с полчаса помурлыкали, и я не без удовольствия подставила лоб под большую прохладную ладонь Грома. Все было прекрасно, если бы… не Камышин.
— А Камышин? — спросила я, когда Гром собрался уходить.
— А что — Камышин? С ним все в порядке.
Это означало: не прыгай выше головы.
Мы попрощались.
— Так кто он тебе? — запрыгали вокруг соседки.
— Я тебе точно говорю — не отец!
— Да отстань ты! Пусть она скажет!
— Же-ни-их, — мечтательно закатила я глаза, и соседки позеленели, потом почернели и, наконец, отправились на свои койки.
Весь следующий день я посвятила себе. Во-первых, я встала на весы и обнаружила, что сбросила восемь килограммов. «То-то меня шатает», — невесело усмехнулась я. Была в этом и польза — ноги стали суше и даже как-то стройнее, но было и то, что меня не устраивало — грудь от этого стремительного похудения пострадала сильнее всего.
Я вышла во дворик больницы и начала медленную, тщательную разминку. Сначала — суставы и позвоночник, затем — основные сухожилия, потом главные группы мышц, а когда я добралась до вторичных, меня грубо, по-хамски окликнули.
— Максимова!
Я оглянулась. Прямо позади меня стояла толстая, обрюзгшая мадам в белом халате, а из окна моей палаты на втором этаже высовывались растрепанные головы моих соседок.
— Я вас слушаю, — кивнула я, продолжая разминать поясничную область.
— Вы что это тут? — уже не так уверенно продолжила «скандал ни о чем» мадам.
— Уточните, пожалуйста… — Я наклонилась, проверила результат разминки и осталась недовольна.
— Режим… нарушаете… — совсем сдала назад мадам, дернула головой и, сообразив, что союзники у нее есть и вся моя палата из лучших побуждений напряженно следит за развитием событий, перешла на крик и постепенно на вопль.
— Вы, извините меня, кто? — поинтересовалась я, пока она набирала очередную порцию воздуха.
— Старшая медсестра, — удивленно, но все еще грозно заявила мадам.
— Сомова Н. И., — вслух прочитала я вышитую на кармане халата фамилию. — Я попрошу руководство уточнить ваши должностные обязанности. Можете идти работать, — разрешила я и продолжила разминку.
Мадам некоторое время размышляла, как ей поступить, окончательно потеряла уверенность и, что-то пробурчав себе под нос, повернулась ко мне спиной.
— Сомова! — окликнула я, и она остановилась. — Вы что-то сказали?
— Нет… я… ничего… — перетрусила мадам и спешно ретировалась.
Что-то есть во всех нас, видимо, вбитое с самого детства. Когда нас называют по фамилии, без имен и регалий, мы автоматически готовимся войти в подчиненное состояние. Кто больше, кто меньше…
На следующий день я почувствовала, что тело функционирует нормально. Конечно, коленки еще подгибались, но я знала, что это от постельного режима — три дня на ногах, и они снова войдут в привычный ритм. Лишь бы не подвела голова.
Как только пришел Гром, я потребовала немедленно принести мне одежду, и он совершенно растерялся.
— Не-е, я не могу.
— А кто может? — ласково поинтересовалась я, и он сдался.
— Ладно, давай размер.
Через час мы вышли из больницы и направились в сторону гостиницы.
— Андрей Леонидович, ты меня не ругаешь, что я документы таджикской контрразведке отдала?
— Хуже уже не будет. Да и воспользоваться ими, пока Камышин у власти, никто бы не смог.
— То-то и оно, — закивала я головой.
— Погоди, Багира, — осадил меня Гром. — Ты должна знать, что твой поступок квалифицируется как измена Родине и, если тебя возьмут, карается лишением свободы на срок от тринадцати до двадцати пяти лет строгого режима. Имей это в виду.
Мы еще немного помолчали.
— Ну, во-первых, меня не возьмут! — самоуверенно начала я. — А во-вторых, Андрей Леонидович, если директор ЦРУ договорится с нашим шефом об обмене информацией для поимки опасного преступника, это — измена Родине?
— Так вот ты куда клонишь! — рассмеялся Гром.
— Я задала вопрос! — возмутилась я. — Или степень преступности действий зависит от занимаемой