тому же я всегда интересовался историей, историей искусств, в частности, был увлечен... Вот я сейчас вам говорил про драгоценности, что иногда у них почти человеческая судьба, а знаете ли вы, какая судьба бывает у некоторых картин? О! О некоторых из них целые романы можно написать. И это будут романы, полные приключений, погонь, заговоров и убийств. Да, убийств. А вы говорите – скучно! Нет, деточка, скучно тому, кто дела своего не любит, не интересуется ничем... а кто с душой работает, тому никогда не скучно.
Это был очень трогательный монолог во славу музейного дела, но в практическом плане для моего расследования он ничего не давал, и из всего сказанного мое внимание остановила только фраза, касающаяся заговоров и убийств.
– И из-за каких же картин в вашем музее случались убийства? – пытаясь говорить в шутливом тоне, поинтересовалась я.
– В нашем музее, к счастью, убийств вообще не случалось. Вот кражи иногда бывали, что правда, то правда, а вот от убийств... как говорится, бог миловал.
– Что вы говорите? И кражи бывали? Скажите, пожалуйста! А я думала, в нашем городском музее, кроме образцов старинной вышивки, и ценностей-то никаких нет.
– Ну, это вы напрасно, – даже немного обиделся мой собеседник. – Насчет вышивки не знаю, а картины у нас были очень приличные. Да что это я – были и были, и сейчас есть. Вы в музее-то нашем бывали?
Признаюсь, тут он меня поймал. В казино бывала, в кабаках тоже, в морг даже наведывалась, а вот в музей что-то пока не заносила меня детективная судьба.
– То-то вот, – назидательно говорил Николай Петрович, уловив мое замешательство, – сами не знаете, а говорите. У нас в музее, если хотите знать, даже подлинники старых мастеров были! И Рубенс, и Тициан. Да! Не полотна, конечно, так, эскизы, наброски, но Тициана даже и набросок иметь – это вам не шутки. А уж про наших нечего и говорить. И Васнецов, и Айвазовский, и Врубель, все у нас были. И все, заметьте, подлинники. А вы говорите!
– Вы все говорите в прошедшем времени: «были»... А сейчас эти картины есть?
– Какие-то остались... Я же сказал вам – кражи случались у нас. Раньше-то этих всяких систем наблюдения не было, а сторож, он разве за всем уследит? Да и платили мало. Да, впрочем, музейным всегда платили немного, и сейчас тоже мало платят. Вот и не идут туда. Дедка какого-нибудь возьмут в сторожа – что он сделает? Вот и воровали...
– А потом украденные предметы находили?
– Да где их... ветра в поле искать.
– Но ведь все-таки это не какие-нибудь авторучки, каждая вещь – индивидуальна. Неужели такая вещь, как, например, рисунок Тициана, могла затеряться?
– Ну, как вам сказать... затеряться не могла, конечно, но ведь на такие предметы обычно сразу покупатель находится... тем более если... предлагается дешево. А ведь если вещь краденая, сами понимаете, дорого ее не продашь... Ну вот, находится покупатель, вещь оседает в частной коллекции, и еще долгие годы про нее ни слуху ни духу. Так что... затеряется не затеряется, но...
– А эти покупатели, как они обычно находятся?
– Ну, мало ли бывает каналов... Сливается информация кому надо, или сами выходят на покупателей, или посредников находят...
– Торговцев антиквариатом, например?
– Хе-хе-хе... – зажмуренные глазки господина Шишкина совсем потерялись на его лице. – Не знаю, не знаю... Одно могу вам сказать, деточка: нужно быть круглым дураком, чтобы предметы, украденные из музея, пытаться продать в том же городе, где этот музей находится.
Было совершенно очевидно, что при всем своем показном простодушии Шишкин прекрасно понял, на что я намекала. И попытался дать мне понять, что такие намеки беспочвенны. Что ж, может быть, может быть... Но разговор с Рогозиной был еще очень свеж в моей памяти, и из него ясно следовало, что краденые предметы в магазине Шульцмана продавались. Были ли они украдены из городского музея или откуда-то еще – это мне пока неизвестно, хотя было совершенно очевидно, что уважаемый господин Шишкин знает больше, чем говорит.
Но сейчас я считала преждевременным давить на него. Ведь пока я собираю предварительные данные и, собственно, не представляю даже, в каком направлении имеет смысл оказывать давление на кого-либо. Думаю, пока мне просто следует взять на заметку господина Шишкина, так же как я взяла на заметку господина Гиля. Оба они о чем-то недоговаривают, но в какой степени эти секреты имеют отношение к убийству Шульцмана, мне еще предстоит выяснить.
– Николай Петрович, вы не могли бы дать мне свои координаты на тот случай, если мне срочно понадобится переговорить с вами? Номер мобильного, например...
– Ох уж мне все эти новомодные штучки, – с укоризною проговорил господин Шишкин. – Мобильные, компьютеры... Жили же без них, и ничего, обходились...
– У вас нет мобильного телефона?
– Нету, деточка, нету. Могу дать вам номер домашнего.
– Буду вам очень признательна.
Я записала номер и собралась уходить, как выяснилось, очень кстати, потому что в комнату заглянула Вера и сказала, что сейчас состоится вынос гроба и что дядя Коля должен идти.
Я лично не имела ни малейшего желания присутствовать при этом процессе, поэтому поспешила распрощаться.
Уже выходя из подъезда, я заметила огромного верзилу с очень расстроенным выражением лица, понуро поднимавшегося по лестнице в компании ребят, тоже крепко сложенных, но все-таки помельче. Видимо, они должны были нести гроб.
Почему-то мне показалось, что этот верзила и есть тот самый шофер Шульцмана, о котором говорила Вера и которого я тоже собиралась проверить на причастность к убийству. Она ведь упоминала о его крупных габаритах. Впрочем, посмотрев на угнетенный вид верзилы, я как-то засомневалась в своих предположениях. Горе его было настолько искренним, что не верилось в то, что это он убил хозяина.
Я неторопливо ехала домой и раздумывала о том, что полезного я могу извлечь из сегодняшнего разговора с благодушным господином Шишкиным. Оказывалось, что не так уж много. Помнится, в начале нашей беседы он намекнул, что Шульцмана могли убить из-за какой-либо находящейся в его руках ценной вещи. Но каким образом убийца мог получить эту вещь – вот вопрос! Вряд ли Шульцман брал ее с собой на ту злополучную вечеринку. А если она хранилась у него дома или была выставлена в магазине, то по праву наследования она переходила к родственникам Шульцмана, и, чтобы заполучить ее, злодею пришлось бы прикончить его жену и пятерых детей.
Нет, подобная версия была слишком уж экзотической. Думаю, гораздо более плодотворным будет направление, касающееся музейных краж. Больно уж хитро сощурил глазки уважаемый Николай Петрович, когда я намекнула на то, что краденые вещи могли продаваться через Шульцмана.
Правда, его замечание о том, что глупо было бы продавать краденую вещь в том же месте, где она украдена, имело основания, но ведь совсем не обязательно Шульцману требовалось официально выставлять подобные предметы в магазине. Сам же Шишкин говорил, что подобная информация «сливается» втихую, и он же говорил, что Шульцман имел в определенных кругах «репутацию».
То есть коллекционеры хорошо знали его, и, чтобы продать им что-то, ему было совсем не обязательно проводить эту продажу через магазин.
Да, здесь было над чем подумать.
Я припарковалась у своего подъезда, поднялась в квартиру, приготовила кофе и совсем уже было собралась думать, как пришел Володя.
– Откуда так рано?
– Уф-ф... С похорон Шульцмана. Не люблю я эти унылые тусовки... Давай в ресторан, что ли, сходим... развеемся.
– Одну минуточку, молодой человек. Я была на этих похоронах и вас там что-то не заметила.
– А-а, ревнуешь? Ну, наконец-то! Да, действительно, на самом деле я снял номер в гостинице и
