Да еще не просто так продал, а в обмен на почку.
– Как это?!
– А вот так. У Шульцмана в то время возникли проблемы, требовалась пересадка. Ну вот, он и договорился с ним: ты, мол, мне почку, я тебе – картину. Только знал он прекрасно, что картина поддельная. Так что пусть Сема не болтает! И если теперь этот покупатель имеет претензии, то пусть предъявляет их Шульцману, а не мне! Не я ему этот рисунок втюривал! Да, кстати, – вдруг осенило Шишкина, – а вы самого покупателя-то допрашивали? Может, это он и убил? А что, тут и мотив, тут и все...
– Думаю, в такой ситуации разумнее было бы потребовать денежную компенсацию, – осторожно сказала я, не желая раскрывать все свои карты.
– Требовать деньги? У Шульцмана?! – это предположение показалось Шишкину настолько необычным, что даже его раздражение немного утихло, и он нашел в себе силы язвительно улыбнуться: – Да скорее камни заговорят!
Ну что ж, думаю, можно констатировать: поставленная мною задача выполнена и необходимую информацию от господина Шишкина я получила. Теперь попробуем выяснить, насколько он склонен делиться этими сведениями в официальном порядке.
– А вот вы сейчас сказали: допросить покупателя. Но ведь если этот человек в действительности убил Шульцмана, то, для того чтобы привлечь его к ответственности, потребуются свидетельства... так сказать, очевидцев. Тех, кто был в курсе всех этих... подмен-продаж. Если выяснится, что в убийстве виноват человек, купивший у Шульцмана поддельную картину, вы согласитесь дать официальные показания?
– О чем? – лицо моего собеседника стало совершенно отстраненным, как будто и не он пять минут назад рвал и метал здесь, рядом со мной, на скамейке.
– Ну, например, смогли бы вы повторить то, что сейчас рассказали мне?
– Что я вам сейчас рассказал? О чем вы, девушка?
Увы! Как я и ожидала, снова повторилась давно уже известная и весьма поднадоевшая сказка про белого бычка. В неофициальной беседе тебе чего только не наплетут, а как дело доходит до официального свидетельства – куда что девается!
Но все-таки я попробовала еще раз. Ведь с доказательствами по этому делу у меня и правда была проблема.
– Но вы поймите, – убеждала я Шишкина, – ведь если вы не выступите в свою защиту, на вас может пасть обвинение в убийстве! Ведь показания Гиля явно свидетельствуют против вас, – говорила я, прекрасно зная, что не существует никаких показаний.
Но все было напрасно.
– Показания Семы абсолютно ни о чем не говорят. Это просто пустые обвинения, сделанные, скорее всего, в состоянии аффекта, а возможно, что и... – Шишкин искоса посмотрел на меня: – ...под давлением следствия! И потом, все это еще нужно доказать. Да!
Поняв, что ничего не добьюсь, я прекратила свои попытки. В конце концов, у меня оставалась диктофонная запись, которую всегда можно было использовать как фактор давления. Сейчас я не хотела говорить о ней Шишкину. Оставим сладенькое на десерт.
Возвращаясь домой после беседы с Шишкиным, я думала: чем больше факторов свидетельствует о правильности моих домыслов, тем очевиднее становится, насколько трудно мне будет все эти догадки доказать.
Действительно, ведь сам по себе тот факт, что Шульцман продал Новоселову поддельный рисунок, еще ни о чем не говорит. Конечно, это неприятно, но такие случаи происходят сплошь и рядом, и никто из-за этого не идет в подъезд подкарауливать обидчика с удавкой. И даже то, что этот случай – совершенно особый и в итоге получилось, что Новоселов своей жизнью расплатился за подделку, – тоже аргумент для суда неубедительный.
Ведь операция по пересадке почки произошла по взаимному согласию, и тому имеются документальные подтверждения. Никто не мог предвидеть, что события повернутся именно так, Новоселов был абсолютно здоров, и врачи давали ему полную гарантию. Так что формально он не может иметь никаких претензий к Шульцману. Да даже и неформально...
Если я правильно понимала ситуацию, то настоящим мотивом для Новоселова послужил вовсе не тот давний случай с продажей поддельного рисунка. Ведь если подтвердятся мои догадки и Новоселов действительно заказывал экспертизу во время пребывания у нас специалистов из Третьяковки, то получается: он узнал, что его сокровище ненастоящее, довольно давно. Но ведь тогда же он не пошел к Шульцману выяснять отношения.
Значит, дело не в этом. А скорее всего в том, что Новоселов был возмущен поведением Шульцмана, который, ранее обманув его, теперь не согласился помочь в такой крайности. Ведь когда речь шла о жизни и смерти Шульцмана, Новоселов помог ему. И даже не стал предъявлять претензий, узнав, что сделал это фактически даром. А когда сам он обратился за помощью к Шульцману, причем просил у него не орган, а всего лишь деньги, тот отказал. Ведь операция так и не была сделана, значит, антиквар отказал.
«Скорее камни заговорят» – вспомнилось мне ироническое замечание Шишкина.
Да, думаю, это и явилось настоящим мотивом.
Общая картина случившегося все яснее представала перед моим мысленным взором, но доказательств по-прежнему не было. Даже долгие прогулки Новоселова, которые прописали ему врачи и после которых, по словам жены, иногда он возвращался довольно поздно, даже и они практически ничего не давали.
Да, можно предположить, что именно во время этих прогулок он следил за Шульцманом, подстерегая наиболее подходящий момент для убийства. Скорее всего, именно так и было. Но как доказать это? Разве что и в самом деле начать расспрашивать местных жителей – не встречался ли им здесь неподалеку такой- то товарищ? Хотя теперь я, в общем-то, знаю, кого именно мне следует искать, но все равно это будет уже не просто упорный труд – это будет труд титанический. Кто, скажите на милость, имеет привычку запоминать идущих мимо прохожих?
В общем, чем больше я думала о доказательствах, тем яснее становилось, что главная моя надежда – это чистосердечное признание. Если я не смогу добиться этого от Новоселова, доказать его вину будет очень трудно. Кому какое дело, где именно он гулял в тот вечер? Ему врачи рекомендовали, вот он и гулял. А где, он уже и сам не помнит, давно дело было, а у него и без этого проблем хватает.
Мысль о чистосердечном признании вплотную ставила меня перед вопросом, которого я пока благополучно избегала. А именно: что рано или поздно мне придется ехать в больницу и разговаривать с самим Новоселовым.
У меня не было ни малейших опасений, что он может куда-нибудь исчезнуть. Не говоря уже о том, что он наверняка не был в курсе успешного частного расследования одного гениального детектива, в котором она – я – уже вышла на его персону, само его состояние было таково, что исключало даже самую мысль о каких-то движениях с его стороны.
И именно это состояние было тем камнем преткновения, который мешал мне сосредоточиться на личности возможного обвиняемого и наметить по отношению к нему эффективную стратегию действий. Я просто не знала, как говорить с ним. С человеком, стоящим у порога смерти и сознающим это. Сообщить ему о том, что убивать нехорошо? Но сам он с еще большим основанием может сказать это. Поступок Шульцмана по отношению к нему – что это, как не убийство? Убийство сознательное и хладнокровное. И уж точно – безнаказанное.
Нет, воля ваша, а я не знала, как говорить с ним.
Я поднялась в свою квартиру и, чтобы не мучить себя попытками разрешить неразрешимое, занялась делами простыми и понятными, которые давно стали привычными в моей детективной практике. А именно – сбором косвенных доказательств возможной причастности Новоселова к этому убийству. Ведь как ни обернется наш с ним разговор, я должна буду аргументировать свои высказывания.
Но приходилось признать, что и по косвенным доказательствам мои позиции выглядят бледновато. Что у меня было? Образец крови Шульцмана, который при отсутствии орудия убийства совершенно бесполезен? Запись на диктофоне, которую ни один суд не примет во внимание? Конечно, для моей клиентки эта запись
