Аргон, глядя ему прямо в глаза.
— Поразительно! — покачал головой толстяк, не обращая внимания на взгляд Аргона. — Как же я раньше не додумался? Ведь это же очевидно! Аргон, ты должен рассказать, должен. Олавия, да что с вами такое? Все равно откроется рано или поздно, и кто знает, при каких обстоятельствах правда выползет на свет!
— Может, ты и прав, — опустились плечи Аргона. — Ты все же очень проницателен, Сократ, до удивления.
— Да тут только слепой не заметит!
— Думаешь? — Аргон печально взглянул на взъерошенного толстяка.
— Невозможно перепутать!
— О чем это вы говорите? — не удержавшись, вмешался Леброн.
— Видишь ли, сынок, — Аргон смотрел на утонувший в ночи цветущий сад, окружающий дворец, — есть у нашей семьи одна тайна, эта тайна — ты.
— Я? — удивился юноша. — Как это?
— Это тайна твоего рождения.
— А в чем дело? Что в моем рождении было таинственным?
— Дело в том… — Аргон посмотрел на Олавию, она сидела, опустив голову, — в том… дело в том, что ты нам неродной сын.
— Неродной? Как это неродной? Отец, ты что такое говоришь? Мама, почему ты молчишь?
— Наверное, мы должны были рассказать тебе раньше, — глаза Олавии засверкали слезами, как озерные звезды. — Сможешь ли ты нас простить за наше молчание? У тебя другой отец и другая мать.
— Вот так новости. — Юноша помолчал, переводя взгляд с отца на мать. — А чей же я в таком случае? Чей?
— Ты сын Патриция.
После затяжных дождей Марс становился прекрасен своей особой неповторимой красотой. Легкие облачные перья прошивали тонкие солнечные стрелы, но они не сжигали, не терзали, а согревали его мир. В мгновения землю покрывали густые ковры сочной темно-зеленой травы с яркими цветочными подпалинами. Даже вечно штормящие волны Торгового Моря успокаивались, превращаясь в сверкающее багровое зеркало.
Иногда на Марсе появлялись птицы. Неизвестно, откуда они брались и куда затем исчезали. Белые, черные, желтые, большие, маленькие — разные. Одно их объединяло: они никогда не пели.
Не проронив слова, Леброн смотрел куда-то в пространство поверх головы Аргона.
— Леброн! Прошу тебя, не молчи! — взмолилась Олавия. — Скажи хотя бы слово!
— Вот, значит, как, — медленно произнес он. — Что ж, наконец-то все прояснилось, теперь мне все стало ясно… яснее ясного.
— Милый мой, что это означает? Неужели ты чувствовал себя чужим? Разве мы любили тебя меньше Ластении? Хоть единым словом, жестом, поступком провели меж вами грань?
— Мама, что ты, я совсем не об этом, — Леброн запустил пятерню в жесткие черные кудри. — Даже не знаю, как объяснить… Порой я очень явственно ощущал нашу разницу, чувствовал, что вы другие, будто вы живете на солнечной стороне, а я на сумеречной. Но я не знал, как это истолковать.
— Понимаю тебя, сын, — Аргону все труднее и труднее становилось дышать, чего ранее с ним не случалось. — Но почему ты никогда не рассказывал о том, что тебя беспокоит?
Отрешенный взгляд Леброна, устремленный в дремлющий сад, растворялся в безмятежной ночи Сатурна. Как же хорошо был знаком Сократу такой вот отсутствующий взор…
— О чем же мне было рассказывать, папа? — голос юноши звучал медленно, глухо, будто он разговаривал сквозь дрёму. — Порою я подходил к зеркалу, но вместо своего отражения видел Космос. Когда моя душа отягощалась гневом, под моим взглядом дрожали стекла, а всего меня начинало изнутри пожирать какое-то невиданное пламя и я страшился дать ему выход. Как часто за завтраками мы рассказывали друг другу свои сны, и каждый раз мне приходилось придумывать какие-нибудь разноцветные картины.
— А что же ты видел на самом деле?
— Ничего, папа, мне никогда не снились сны, я даже представить не могу, как это — видеть во сне картины.
— Почему же, почему ты молчал?
— Я полагал, что безумен, и все эти странности — лишь порождение моего поврежденного рассудка. Вы с мамой держите на своих плечах всю Сатурнианскую директорию, и эта планета не знает лучше, сильнее, светлее людей. Разве можно вами не восхищаться? И тут вдруг я со своим бредом… Разве мог я вас позорить? Я собирался бороться со своим безумием до тех пор, пока это еще возможно скрывать, а потом…
— И что же «потом»? — янтарные глаза Аргона гневно потемнели. — Что ты собирался сделать?
Леброн замолчал и опустил голову.
Патриций стоял у хрустального кабинетного окна и смотрел на бушующую жизнь последождливого Парка. Уже подступила горькая тошнота и пульсирующая боль навязчиво заколотилась в затылке. Сильнейшее напряжение постепенно завоевывало каждую клетку его плоти и крови, немела кожа, слабели мысли. Патриций не выдержал и застонал от приближенья этих красно-белых мук. И в этот миг чьи-то прохладные пальцы коснулись его искаженного болью лица.
— Кто? — с трудом обернулся Георг. Его ослепший взгляд поплыл по пустому кабинету.
Сократ жестом предложил Леброну вина, но юноша отказался.
— Вы можете рассказать, как это произошло? — тихо произнес он. — Каким образом я очутился у вас?
— Да, конечно, — вздохнул Аргон и потер пальцами переносицу. — У твоей настоящей мамы…
— Как ее звали?
— Эрайла. Была у нее служанка-компаньонка Арика, которой она доверяла. Незадолго до родов она позвала ее и сказала: «Если родится мальчик, замени его мертвым, а самого ребенка спрячь и отдай тому, кто смог бы достойно воспитать его, только увези из Дворца». Ты, Леброн, родился первым, а следом на свет появилась девочка. Когда Владыке сообщили, что у его жены родилась дочь, ты уже вместе с Арикой уже летел на борту торгового корабля. Она села на первый попавшийся крейсер, он шел на Сатурн, и волею судеб ты выдержал перелет. Прибыв на Сатурн, Арика отправилась к нам во дворец, попросила о частной аудиенции для приближенной владычицы Марса Эрайлы. Мы встретились с ней, и она протянула нам малыша, умоляя позаботиться о нем. Олавия как раз ждала Ластению, она родилась днем позже твоего появления в нашем доме. Поэтому лишних вопросов не возникло — у нас появилась двойня. Когда ты немного подрос, мы изменили цвет твоих глаз и волос, чтобы ты походил на сатурнианина. Вот, пожалуй, и все.
— Почему Арика не отдала меня какой-нибудь простой семье? Отчего перенесла из Дворца во дворец? Может быть, тогда все было бы иначе?
— Ты все равно стал бы таким, какой ты есть, а вот что стало бы с семьей, взрастившей тебя, — это уже другой вопрос. Арика поступила правильно, принеся к нам во дворец сына величайшего правителя и его царственной супруги. В иной среде ты мог бы стать чудовищем.
— А разве сейчас я не являюсь чудовищем? — Леброн смотрел на Аргона тусклыми желтыми глазами. — Разве я не чудовище?
— Ты наследный принц Сатурна, — жестко произнес Сократ, — и будешь им всегда.
— Где Ластения?
— Наверное, спит, поздно ведь.
— А она знает, что я…
— Что ты ее брат, которого она любит всем своим золотым сердцем? Конечно, знает.
