чашку невероятным количеством сахара и начала помешивать в ней ложечкой.
— Ладно, Питер, теперь это все в прошлом. — Она чуть подалась вперед и крепко взяла меня за руку. — Я уже отошла. А тогда я совсем запуталась, и какое-то время мне было трудно. Мне нужно было найти какой-то выход. Я встречалась с новыми людьми, много разговаривала. Но теперь уже все в порядке. А как у тебя?
— Да в общем-то тоже.
Дело в том, что Грация обладала для меня неотразимой сексуальной привлекательностью. Во время наших раздоров хуже всего было представлять ее в постели с кем-нибудь другим. Она постоянно использовала это как невысказанную угрозу, которая какое-то время удерживала нас вместе, но в конце концов развела. Когда я окончательно убедил себя, что мы разошлись, мне остался единственный выход: забыть о ней совсем. Мое собственническое отношение к Грации было чисто иррациональным, ведь мы были друг другу не очень хорошими любовниками, но, как бы то ни было, ощущение ее сексуальности наполняло все мои поступки в отношении ее, каждую мою мысль о ней. Вот и сейчас, в этом безликом кафе, о том же самом говорили и ее растрепанные волосы, и свободная, небрежная одежда, и бледная кожа, затуманенность взгляда, внутреннее напряжение. А важнее всего был тот факт, что Грация всегда относилась ко мне с любовью; это отношение сохранялось даже тогда, когда я его не заслуживал или когда ее невроз заглушал наши попытки общаться, как помехи в приемнике радиопередачу.
— Фелисити сказала, что с тобою не все в порядке, что ты вел себя довольно странно.
— Слушай ее больше, — отмахнулся я.
— Ты совершенно уверен, что она не права?
— Конечно, — кивнул я. — Дело в том, что мы с Фелисити не слишком-то ладим. Наши пути далеко разошлись. Она хочет, чтобы я был таким же, как она. У нас совершенно разное отношение к жизни.
— Она рассказывала о тебе ужасные вещи, — сказала Грация, разглядывая свою чашку. — А я хотела тебя увидеть.
— Так ты поэтому сюда приехала?
— Нет… Вернее, не только поэтому.
— И что же она тебе такое рассказывала?
— Что ты снова прикладываешься к бутылке, — сказала Грация, все так же стараясь не смотреть мне в глаза. — И что ты совсем не следишь за своим питанием.
И только-то, подумал я облегченно, а вслух спросил:
— Ну и как, похоже это на правду?
— Я не знаю.
— А ты посмотри на меня и скажи.
— Нет, не похоже.
Грация взглянула на меня и снова опустила глаза. Потом, словно вспомнив, она допила кофе. Пришла хозяйка и принесла заказанные ею яйца.
— Фелисити законченная материалистка. Она совершенно меня не понимает. Все, чего я хотел после нашего разрыва, — это спрятаться, уехать, никого не видеть и как-нибудь разобраться с собою и с миром.
Мои объяснения прервала мысль, вроде бы неожиданная, однако логически вытекавшая из того, о чем я думал в последние дни. Я знал, что не смогу рассказать ей все, во всей полноте, не смогу потому, что эту полноту высосала из меня моя рукопись. Полная правда была там, и только там. Может ли статься, что потом, когда-нибудь в будущем, я покажу эту рукопись Грации?
Грация быстро покончила с первым яйцом, взялась за второе, слегка его поковыряла и отставила — ее интерес к еде никогда не бывал долговременным. Когда подошла хозяйка, я заказал еще две чашки кофе. Грация достала сигареты и чиркнула зажигалкой, тем опровергнув мои подозрения, уж не бросила ли она курить.
— А что мешало тебе встретиться со мною тогда, прошлой весной? — спросил я.
— Много что мешало. Я была доведена до белого каления, да и времени прошло слишком мало. Мне хотелось тебя увидеть, но ведь ты же только и знал, что меня критиковать. Я уже попросту боялась — и тебя боялась, и того, что снова сорвусь. Мне нужно было время, чтобы успокоиться, прийти в себя.
— Прости, пожалуйста, — потупился я. — Я там такого наговорил…
— Ерунда, — отмахнулась Грация. — Теперь все это ничего не значит.
— И вот поэтому ты сюда приехала?
— Я многое передумала и теперь чувствую себя гораздо лучше.
— У тебя был кто-нибудь другой?
— А что?
— От этого многое зависит. Я хотел сказать, для тебя зависело, — Я чувствовал, что касаюсь опасной темы, ступаю по тонкому льду.
— В общем-то, да, но это было в прошлом году.
В прошлом году. По тону Грации можно было подумать, что речь идет о незапамятных временах, хотя нас отделяли от прошлого года какие-то три недели. Теперь пришел мой черед отводить глаза. Она понимала, насколько иррациональны мои потуги считать ее своей собственностью.
— Он был мне просто другом. Мой близкий друг. Я встретилась с ним случайно, и он для меня много сделал.
— Так это у него ты сейчас живешь?
— Да, но на днях съезжаю. Ты только не ревнуй, не ревнуй, пожалуйста. Я была совершенно одна, и мне пришлось лечь в больницу, а когда я выписалась, тебя нигде не было, и Стив появился в тот самый момент, когда я особенно нуждалась в помощи.
Мне хотелось порасспросить про этого Стива, но в то же время я понимал, что ответы меня мало интересуют, что мне просто хочется пометить территорию. Это было глупо, это было нечестно, но я негодовал на этого Стива за то, что он есть то, что он есть, за то, что он ее Друг. И я вдвойне негодовал на него за то, что он возбудил во мне ревность, эмоцию, от которой я давно старался избавиться. И ведь казалось, что избавился, разойдясь с Грацией, ведь только ее ревновал я столь мучительно и остро. Неведомый Стив стал в моем представлении всем, чем я не был, всем, чем я никогда не буду. Как видно, все эти раздумья ясно читались на моем лице.
— В некоторых случаях ты просто теряешь способность мыслить здраво, — сказала Грация.
— Да, но такой уж я есть.
Грация отложила сигарету и снова взяла меня за руку.
— Послушай, — сказала она, — оставим Стива в покое. Вот как ты думаешь, зачем я сюда приехала? Мне нужен ты, Питер, именно
— Мне тоже хочется. Но вдруг все снова пойдет наперекосяк?
— Нет. Я сделаю все возможное, чтобы так не случилось. Когда мы с тобой разругались, я осознала, что нам нужно было пройти через все это — для того хотя бы, чтобы все понять. Ведь это же я была неправа, неправа все время. Ты старался изо всех сил, пытаясь хоть что-то наладить, а я только и делала, что все разрушала. Я понимала, что происходит, чувствовала, но ничего не могла с собою поделать, и сама же себя за это презирала. Потом я начала ненавидеть тебя за то, что ты так стараешься и не видишь, какая я отвратительная. Я ненавидела тебя за то, что ты не ненавидел меня.
— Да какая ж там ненависть, — сказал я. — Просто все шло как-то не так, раз за разом.
— И теперь я знаю почему. И все, что вызывало прежде напряжение, всего этого больше нет. У меня есть работа, место, где жить, я снова общаюсь со своими друзьями. Прежде я зависела от тебя буквально во всем, а теперь все изменилось.
Изменилось куда сильнее, чем она полагала, потому что изменился и я. Вышло так, что к ней перешло все то, что было когда-то у меня. Единственной оставшейся у меня собственностью было самоосознание, стопка машинописных страниц.
— Дай-ка подумаю, — сказал я. — Я бы хотел попытаться снова, но…
Но я так долго прожил в неопределенности, что свыкся с ней; мне претила нормальность Фелисити, претила надежность Джеймса. Я приветствовал неуверенность в завтрашнем куске хлеба, болезненные
