разложил по адресам: одних «прописал» в Японии, других — в Германии. Фамилии брал из подвернувшейся под руку газетки, а клички придумать вовсе просто: Сал, Рено, Гленн, Майк, Тони, «Стив (он же Стивенсон, он же Джим Пеллер, он же Роланд Отто Болленбах 1920 года рождения, уроженец штата Оклахома)». И своими собственными руками да еще крохотной фантазией с явным желанием прибавить полупустым и плоским людям хоть немного того, что зовется харизмой, явно под влиянием Юлиана Семенова, с которым был знаком (мы даже дружили в период, когда он писал бессмертные «Семнадцать мгновений весны»); количество американских агентов уверенно увеличил до шестнадцати единиц сверх предложенных «ведущим», в реальности которых, кстати, я тоже не был уверен. Спрошу вас сегодня: убедительно звучит текст, когда вы просматривали «Приложение номер 9»? Напомню читателю фрагменты описания любой парочки из «моих» агентов (цитирую по книге): «Алексей» лейтенант американской армии, 1925 года рождения. Среднего роста, волосы русые (мать русская). Молчалив. Пьет мало. Увлекается женщинами, независимо от их национальности, даже немками и еврейками. Занят преподаванием гимнастики и дзюдо. Одновременно заведует экипировкой курсантов школы». «Джонни Муоллер» (он же Антон Алексеевский) — 35 лет, русский. Среднего роста, плечистый, плотный. Лицо круглое. Брюнет. Волосы густые, длинные, зачесаны назад. Глаза карие, нос прямой. Усы коротко подстрижены. Немного рисует, хотя и дальтоник. Пишет стихи. Откликается на кличку «Лирик». Работает специалистом русского быта, преподает взрывное устройство и радиотехнику». Правда ли, что здесь не хватает: «характер нордический»? Со стороны пресс- центра мой «документальный» список не получил ни поправки, ни одного замечания: мои «кадры» прошли, как по маслу. Надеюсь, дело не в «деловом» цинизме ведомства, которое мало чем отличалось от моего «творческого». Буду благороден: в описании «реальности» тех времен пресс-центровцы исходили, как кажется мне, не из охраны настоящей секретности, сколь заботились о сохранности ауры, атмосферы, типичности. Воистину: только градусами разнятся наши методы, то есть крепостью алкогольного напитка, но суть одна: сокрыть истину. Правда, их список по сравнению с моим мал, да и красками чуть бледнее. Впрочем, кому как покажется; не мы ценители описанного и былого, и не нам знать, что устойчиво в человеческой памяти, а что мимолетно.
Мечты, мечты, где ваша сладость…
Продолжим перечисление загадок, которые осторожно называю «странными», поскольку я сам их сконструировал, надев на себя собственное представление о жизни и коллизиях настоящих нелегалов. Представить себя не в своей, а в чужой шкуре (или маске) — можно, но: не дай Бог! В повести действует человек, которого я долго называл «полковником А.». Если не забыл мой читатель, кратко напомню: первая встреча с ним произошла в ту пору, когда я еще был в составе Багряка, а он сидел в свите Конона Молодыя под именем Варлама Афанасьевича и давал по ходу беседы фактические справки о внешности и деталях какого-то здания в Германии (в ответ на нашу просьбу познакомить нас с кем-то из крупных разведчиков), а затем со странным кульбитом вдруг из «полковника А.» превратился в Рудольфа Ивановича Абеля. На сей раз Конон был уже сбоку от нас, как прежде сиживал Варлаам, а тот — в центре стола: точно визави. Томить читателя секретами полишинеля смысла уже нет: и повесть прочитана, тем более что не в этой «конфигурации» Комитета суть дела. Суть в том, что когда я, уже сочиняя сюжеты повести, ощутил необъяснимую потребность (может быть, чутье) осуществить возникшую идею: соединить трех человек в одно лицо, имя которого придумывать не стал. Назвал его ясно и просто: немецкий абверовец, в руки которого в Гродно попал молоденький партизанчик Конон Молодый с грубо сделанными фальшивыми документами. А что? — легкомысленно подумал я, не могло ли такое случиться в реальной жизни, которая и не такие невероятности преподносит людям. И еще несколько слов, чтобы освежить память читателя: абверовец-полковник вдруг отпустил Конона, сильным пинком кованным каблуком сапога под зад и вышвырнул его из своего кабинета и с высокого крыльца, чудесным образом спасая жизнь юноши; этот удар мой герой всю жизнь ощущал (так казалось мне), и копчик его, как верная собачонка, увидев «чужого», начинал ныть, возвращая память к эпизоду в Гродно.
Так вот: через многие годы Конон Трофимович увиделся, наконец, при первой встрече в Вашингтоне со своим резидентом по США и Северной Америке. Не обессудьте, читатель, я вновь верну вас к цитате, а уж затем во всем признаюсь, чтобы дать себе и вам пищу для размышлений. Итак:
«…Было точно указанное время. Несмотря на то, что то наш век не каменный, а кибернетически- атомный, и людей, которым нужно обнаружить друг друга в толпе, могут снабдить, я думаю, какими-нибудь локаторами на компьютерной основе, техника взаимного обнаружения оставалась у разведчиков на примитивном, но как говорится, весьма гарантированном уровне минувших столетий. Так, сэр Гордон Лонгсдейл зажал сигарету в правом углу рта, а резидент, наоборот, в левом, и оба они, как было условлено, постукивали стеками свои левые сапоги, а в петлицах смокингов воткнули булавки один с красной, другой с зеленой головками… Еще издали Лонгсдейл приподнял котелок, приветствуя приближающегося джентльмена, затем поднял глаза на его лицо и замер с онемевшей физиономией: перед ним был немецкий полковник абверовец, и как бы в доказательство того, что это был именно он, у Конона Молодыя заныл копчик…»
Прерываю цитату, чтобы перейти к финалу эпизода, вам известному, если вы читали повесть, если помните ключевую сентенцию: «Мне остается добавить к сказанному, что абверовцем в Гродно и одновременно резидентом в США и Северной Америке был не кто иной, как уже знакомый вам советский полковник А., он же «Варлам Афанасьевич» из свиты Лонгсдейла и, наконец — да, вы совершенно правы, читатель — Рудольф Иванович Абель; неисповедимы пути Господни… Вот и теперь круг замкнулся».
Нет, не замкнулся круг. Дело в том, что к вашему безмерному удивлению и даже потрясению, вся эта фантастическая ситуация, изложенная в повести и, тщательно проверенная специальной комиссией пресс- центра, а затем благополучно опубликованная, многократно переизданная и дома и за рубежом, — я сам в недоумении и в растерянности, — от начала и до конца придумана лично мною. Теперь поставьте себя на место — нет, не разведчиков — а именно на место автора: неужто вам, уже вкусившим невероятия странной профессии — иностранец, не захочется не только увидеть в своем американском коллеге — абверовца, а в нем еще и Варлама Афанасьевича, «сделав» его (гулять, так гулять!) еще Рудольфом Абелем?
Соблазн у меня был невероятный: триада; я сам их всех объединил в одном лице, не моргнув глазом. А сейчас с той же решительностью признаюсь вам, своему читателю: грешен. Как все складно тогда получилось, да еще было без запинки пропущено через тотальную проверку пресс-центром. Добавлю: в документальном повествовании?! У меня рождаются три варианта ответа на загадку. Вариант 1-й: я гениально провидел то, что воистину было, о чем герой мой Конон Трофимович никогда не смел рассказывать мне, ни о встрече в Вашингтонском парке с абверовцем, оказавшемся Абелем. Вариант 2-й: им все до лампочки, и вообще — был ли мальчик? Какая им разница: как бы ни говорили, сколько бы о них ни
