7. ЧЕРНАЯ ДЫРА
До девяти лет я пребывала в полной уверенности, что мой папа погиб во время взрыва на химическом заводе, и мои проблемки со здоровьем связаны с аварией. Так говорила мама, когда я спрашивала. Она показывала карточку отца и просила меня не напоминать ей слишком часто. Согласно ее первой легенде, прожили они совсем немного и даже не успели привыкнуть друг к другу.
Поэтому о папе ей рассказать было нечего. Зато, по причине его смерти, мы получили значительное возмещение и потому живем припеваючи. Про мамочку я знала, что она работает медсестрой в какой-то военной структуре, в госпитале для солдат, пострадавших на учениях. Что-то в этом духе. Ребенку непросто понять, а еще тяжелее кому-то внятно пересказать.
Все продумано очень умно.
Так вот. Не было никакой аварии. Ты оказался прав, ведь это ты первый придумал устроить «независимое расследование», тебе так нравились фильмы про смелых репортеров, помнишь? До девяти лет я верила, что родилась в Джексонвилле, куда мамочка переехала после аварии, потому что получила страховку и смогла купить дом. Мы действительно жили в Джексонвилле, один год они даже пытались отдать меня в школу. Знаешь, как этот ублюдок Сикорски называет то время в своих отчетах?
«Вынужденная интеграция»!
То есть тосковать годами в Крепости — это не вынужденное, а ходить в школу с другими детьми — опасно и чревато. Ты же все понимаешь, милый Питер!
Мамочка говорила, что папа работал, а она ждала моего появления на свет и вроде как сидела дома. А потом я родилась. Когда произошла трагедия на производстве, предприятие закрыли, и жителям стало негде работать. Я верила, что родилась в маленьком городке, которого нет на картах, потому что папин завод вырабатывал что-то секретное. Ей заплатили страховку и обязали никому не рассказывать. Полный бред, правда?
Короче говоря, внятно я помню себя уже по Джексонвиллю. Тогда тянулся довольно спокойный период, почти полтора года, мы не летали в клинику, меня не кололи и не мучили разными приборами, потому что я не падала, и мама отправила меня в настоящую школу.
— Кем работают твои родители? — спросили меня девчонки. Я сказала, что отец погиб, а мама — медсестра в военном госпитале.
— В каком госпитале? Разве у нас есть военный госпиталь?
Я пожала плечами. Большую часть времени мама проводила со мной, ведь я же была ребенком с отклонениями, и маме разрешали работать лишь пару дней в неделю. Ежедневно приходилось измерять мне температуру, и давление, и иногда брать кровь из пальчика. Но я воспринимала это как должное, я же не хотела упасть и снова надолго оказаться в палате, по соседству с Константином. Правда, там была еще Таня, по Тане я скучала, но никому не могла о ней рассказать, мама мне запретила. Одной девочке, Лиззи Николсон, я все же рассказала, она тогда стала моей единственной и самой близкой подругой, но Лиззи подняла меня на смех, и мы чуть не поссорились навсегда. Я тогда поняла, что мамочка права, и до тебя, Питер, ни с кем про Таню не говорила. Мы с ней знакомы очень давно, еще по клинике. А потом и ее привезли в Крепость.
Помнишь, в первый день, когда мы познакомились, ты спросил, почему заперли дверь столовой? Ты приехал на кресле в столовую, там были другие ребята, и Таня — в том числе. Я тебе расскажу, почему нельзя держать двери открытыми. Видишь ли, у нее очень неординарное заболевание. Она трусит перед новыми людьми, и трусит настолько, что…
У Тани есть родители, отец и мать, и один раз я видела обоих, они приезжали в клинику на белой длиннющей машине. В клинике — не как здесь, там навещают, можно приносить фрукты и посидеть в парке. Они прикатывали из Мемфиса, раз или два, пока я спала с ней в одной палате, и мама Тани постоянно плакала.
Таню нельзя оставлять одну, она выключается. Я не знаю, Питер, как это правильно обозвать, но ты умный и, возможно, читал про такие дела. Она младше меня на год, но может вести себя как древняя старуха, может выключиться на улице и забыть, кто она, откуда и куда идет. Ее родители не могли или не хотели за ней всю жизнь присматривать, и не мне их винить. Но у Тани был еще один пунктик, о котором я тоже узнала от мамочки, полгода назад, а тогда и в голову не приходило.
Когда на Таню накатывало и она терялась, она начинала жутко паниковать, пыталась спрятаться от всех. Короче, впадала в ступор. При этом она ухитрялась делать так, что ее никто не замечал.
Представляешь, Питер? Она могла усесться где-нибудь на тротуаре, забиться в комок и трястись целые сутки от страха, а ей никто даже не мог помочь, или позвать полицию, потому что попросту не видели. Она заставляла людей себя не видеть. Так мне сказала мамочка, но она не упомянула маленькую детальку, которая все меняет.
Прохожие не просто не замечали Таню. Все гораздо хуже. Она заражает окружающих своей паникой. В клинике с ней такого не случалось, потому что в корпусе все знакомые, и все с ней ласково обращались. А дальше садика она не выходила. Она ведь боится оставаться одна. Но когда ее перевезли в Крепость, один раз случилось так, что Таня оказалась в одиночестве, посреди коридора первого этажа. Питер, ты понимаешь, к чему я веду.
Коридор первого этажа, он самый широкий и самый неуютный, потому что без окон, и стены выкрашены темной краской. Даже меня охватывает неловкое чувство, когда приходится там бывать.
Таня успела привыкнуть, и целую неделю с ней жила мама, так что все расслабились и не стали ее запирать. Зачем запирать человека, который и сам не сделает шага наружу? У нас ведь такой замечательный парк, правда, Питер? А Таню невозможно выманить даже на крыльцо. Это ужасно…
Одним словом, за ней никто особо не следил, и девочка научилась сама добираться из столовой и медблока к себе в палату. Научилась ездить на лифте, но однажды перепутала этаж. Всего-то навсего, нажала не ту кнопку, но задумалась и вышла наружу. А лифт уехал. Как назло, кому-то понадобился. Она осталась одна, наедине с темным коридором. И единственное окно, в самом дальнем конце, где гудит кондиционер.
Ее хватились очень быстро, сестра на посту засекла, что ребенок не появился в своей комнате. Кроме того, в лифтах тоже стоят камеры. Это я тебе на всякий случай говорю, чтобы ты не надеялся остаться один. Здесь негде остаться одному, так уж все устроено. Потом прокручивали запись, девочку сразу заметил, на экране, охранник второго поста. Потом он понял, что с ней что-то неладно. Таня уселась на пол и забилась в комок. Парень не должен был сам ничего предпринимать, достаточно было позвонить. Но что-то у него в мозгу закоротило, он покинул пост и отправился ей помочь. Он решил, что у нее беда с желудком, или кто-то обидел…
Спустя десять минут уже искали самого сторожа. Его нашли лежащим, в таком состоянии, будто дали по башке дубиной. Еле откачали, и на службу парнишка не вернулся. Таня настолько его испугалась в темноте, что выплеснула весь заряд своего страха на единственного человека. Видимо, он подошел к ней вплотную и попытался дотронуться. Таню вернула на место доктор Сью, она умеет ее успокаивать лучше всех.
Милый Питер! Какая я была глупая до встречи с тобой! Я думала только о себе, мне казалось, что весь мир вращается вокруг моих переживаний и моих операций. Мне стыдно признаться тебе, о какой ерунде я скорбела. Например, я рыдала из-за шрамов, что не могу раздеваться на пляже, что все будут показывать пальцем, а парни вообще не захотят на меня смотреть. То есть это, конечно, не глупости, это вполне естественно, но до тебя я придавала слишком большое значение ерунде… Это ты меня заставил задуматься насчет Тани и насчет остальных. Ты первый заметил, что девочку, с ее заболеванием, вполне могли бы содержать родители, люди совсем не бедные.
Так вот, Питер. Постарайся не оставаться с ней наедине, пока она не станет тебе доверять. Тот охранник… Во время нашего последнего разговора с мамочкой, когда мы чуть не подрались, она проговорилась. Тот охранник, что хотел погладить Таню по голове, он все еще здесь, в корпусе «А». Только больше не работает, он уже нигде не сможет принести пользу…
Как ты думаешь, ребенок со старческим слабоумием заинтересовал бы Сикорски или доктора Сью? Или Константин, с его радиацией в крови и мертвыми мышами? Про бедненького Константина я тебе еще расскажу. Или Роби, парень под шесть футов, который не может поднести ложку к носу и мочится в штаны? А кто живет в корпусах «А» и «В», Питер? И как туда вообще пройти? Я не хочу тебя пугать, я просто хочу, чтоб ты мне поверил.
