выбора, кроме как смириться с этим, принять как должное, отнестись к нему с пониманием, потому что он прав, в силу того ужасного события, которое выпало на его долю.
— Ну так почему же вы пришли?
И действительно, почему я пришел? Что я мог сделать, кроме как разбередить рану, разбудить задремавшее было отчаяние, заставить его заглянуть на дно ужаса?
Я объяснил, что мне было дано задание просмотреть все имеющиеся в распоряжении следствия материалы «свежим глазом» — а вдруг какая-то деталь была упущена, и что в рамках этого задания я и решил поговорить с ним и с Ингер. Я прекрасно знал, добавил я, сколько раз они уже отвечали на те вопросы, которые я вновь буду вынужден задать, но таким образом я могу получить шанс наткнуться на что-то, что ускользало от внимания следователей, которые занимались этим делом до меня.
Внезапно на меня накатила усталость, я почувствовал себя совершенно измотанным. Мы сидели рядом с камином, и жара в комнате была невообразимая.
— Но я не понимаю, что нового я могу рассказать. — Теперь он вел себя менее агрессивно. — Все мои показания уже запротоколированы.
— Есть одна деталь, — сказал я. — Может быть, она и не очень важная. Однажды вы сказали, что Мария хотела больше времени проводить у вас дома, даже жить с вами и Кристиной. По вашим словам, она спрашивала о том, нельзя ли ей сменить школу… Это так?
— Да, несколько раз она упоминала об этом.
Он насторожился, это было видно.
Я не имел ни малейшего представления, как продолжить.
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Потому что мать Марии, — сказал я, — не думает, что Мария действительно этого хотела. Скорее, наоборот.
— Что значит «наоборот»?
— У нее создалось впечатление, что Мария никуда не собиралась переезжать, что она хотела больше времени проводить с ней.
— Но если Мария несколько раз обсуждала это со мной, это не означает, что она ставила в известность мать. Я хотел сказать — Нигер.
Почему я весь напрягся, когда он назвал это имя?
Он покачал головой.
— Но только я не понимаю, — сказал он, — какое отношение это имеет к тому, что ее похитили? К ее исчезновению?
Да вообще говоря, казалось бы, никакого, ответил я, но если я упомянул об этом, то потому, что мне поручено выявить все нестыковки в показаниях, да и вообще подобные вопросы — чистая рутина.
— Вы были у Ингер, — сказал он, и я не понял, вопрос это или констатация факта. — И что же она говорит? Что Мария не хотела переезжать?
— Что-то в этом роде, — сказал я.
Было заметно, что он задумался.
— А что еще вы обнаружили? — вдруг спросил он.
— Простите? — сказал я.
— Какие еще нестыковки в наших показаниях вы нашли?
Трудно сказать почему, от страха или волнения, но только голос его задрожал.
— Пока никаких, — ответил я. — Я знаю, что вы уже отвечали на такой вопрос, но прошу все-таки подумать и ответить еще раз. Вы совершенно уверены, что не было какого-нибудь парня, о котором вы не знали?
Он взмахнул руками:
— Господи! Опять вы про это! — Он глубоко вздохнул. — Да, я отвечал раньше, и не один раз. У Марии не было парня. Если бы он был, я знал бы о нем. Ингер тоже знала бы.
— Бывало много случаев, — сказал я, — когда родители клялись, что у них рос совершенно домашний ребенок, а потом обнаруживалось, что этот самый ребенок убегал с кем-то, с кем дружил довольно длительное время, и при этом никто, включая близких людей, не знал об этом. Подростки большие мастера скрывать свою личную жизнь.
— И тем не менее я вас уверяю, что у Марии не было парня. Ингер скажет вам то же самое, если уже не сказала.
Опять эта уверенность, почти наглость, и на этот раз я почувствовал, что она меня раздражает. Мне захотелось напугать его, вернуть к отчаянию. Он должен был сидеть убитый и заплаканный, а он сидел так, словно это дело больше его не касалось. Я знал, что могу сбить с него эту спесь, если захочу. Я знал, что мне потребуется на это несколько минут, даже секунд.
Я подумал, не намекнуть ли мне, что на его счет есть кое-какие подозрения, что его опять могут вызвать на допрос в полицию. Потом добиться его согласия на повторный допрос в участке. Долго ли он будет сохранять спокойствие в таком случае?
— А как насчет «Нашествия демонов»? — спросил я.
— Что?
— Вы знали, что она играла в эту игру?
Прошло много времени, прежде чем он ответил, что знать ему об этом было не обязательно.
— Вот видите, — сказал я, — случается, что родители бывают удивлены тем, чем занимался их ребенок в свободное от уроков время.
Впервые за все это время я почувствовал себя победителем. Мне показалось, что я зажимаю его в угол. Ощущение было прекрасным.
Я продолжил:
— Поэтому мы вынуждены спрашивать об одном и том же по много раз. Проверять все возможные факты, и те, в которых вы совершенно уверены, и те, о которых вы и не подозревали.
Я осмотрелся. На окне не было занавесок, только комнатные растения на подоконнике. Комната была пуста: ни книг, ни журналов, ни газет, ни чашек, ни сигарет. Словно эти двое никогда ничего здесь не делали, только сидели на диване или на стульях.
— Вы закончили? — спросил Веннельбу.
— Какова была ваша реакция, когда вы узнали об исчезновении дочери? — спросил я.
— Вы считаете, что я должен воспринимать ваш вопрос всерьез? — совершенно спокойно ответил он.
— Какая первая мысль пришла вам в голову, когда вы узнали, что она пропала? — продолжал я.
— Я подумал, — тихо сказал он, — о бездарных отечественных полицейских и о том, что, видимо, они никогда не сумеют ее найти.
Я не знал, что на это возразить. Даже если я продолжу задавать вопросы, он будет раз за разом ставить меня в тупик. Мое поражение стало фактом. Я зашел слишком далеко и был разбит.
— У вас есть фотографии Марии? — спросил я.
— Нет, — ответил он.
Он смотрел на меня с вызовом, словно ждал любого предлога, чтобы взорваться от возмущения.
— У каждого человека своя манера переживать скорбь, — сказал он чуть погодя в ответ на вопрос, который, как он понял, я хочу задать. — Вы наверняка вели бы себя по-своему на моем месте. Так что если допрос закончен, то вам лучше уйти.
Он больше ничего не сказал, а кивнул в сторону двери, которая вела, видимо, на кухню.
Мы встали. Жена вошла, держа в руке кофейник.
— Уже уходите? — спросила она и испуганно вскинула брови.
У нее был совершенно другой вид, чем час назад, когда мы поздоровались. Тогда она казалась беззаботной, как будто и не слышала об исчезновении Марии.
— Все в порядке, дорогая, — сказал Веннельбу. — Ему надо в участок, он же на службе.
Она стояла, прислонившись к двери. Ее жалобный голос и угнетенный вид наводили на мысли о чем-то нездоровом, что ощущалось в стерильной обстановке этого дома.
