довольной. Училась, занималась спортом, но, когда перешла в старшие классы, полностью переменилась. Я хочу сказать, больше, чем полагается. Я подумала, что это произошло из-за нашего с Халвардом развода.
— Как она изменилась?
— Она бросила все. Перестала даже ходить в танцкружок. Стала замкнутой. Целыми днями молчала. Никогда не улыбалась. Ни о чем не спрашивала. Ничего не рассказывала. И еще она стала грустной девочкой, такой, знаете ли, печальной. До самой глубины души, как будто в ней не оставалось места ни для радости, ни для веселья, ни для простого участия…
Она посмотрела на меня. Мне захотелось подойти к ней. Я знал, что она будет не против, знал, что она позволит мне обнять ее и прижать к себе.
— Когда она исчезла, то я первым делом подумала, что она покончила жизнь самоубийством.
— Она говорила об этом?
— Нет, никогда.
Она улыбнулась:
— Она вообще никогда ни о чем не говорила!
Губы ее дрогнули.
— Я ее обругала как раз в тот день, когда она пропала. Последнее, что я помню, это как я ее отчитывала. Я никому об этом не говорила…
Она посмотрела на меня.
— Мне так надоело ее поведение! Она постоянно жаловалась, искала, к чему бы придраться. В тот вечер я ей тоже чем-то не угодила. Весь день она молчала. Вдруг вошла ко мне, когда я принимала душ, и стала выговаривать, что я забыла купить молоко к завтраку. Я вспылила и ответила…
Голос ее сорвался, словно заговорил совсем другой человек.
— Сказала, что она может сходить в магазин за молоком сама.
Ингер закашлялась.
— Надо было мне рассказать про это следователям, как вы думаете?
Я молча пожал плечами, покачал головой.
Она встала и подошла к окну.
— Последнее, что она от меня слышала на прощание, это что мне надоело смотреть на ее кислую физиономию и что она может жить сама, если ей так хочется.
Лил дождь. Я подумал, что Мария в тот вечер тоже вышла из дому под дождем, промокла до нитки, растворилась в городском тумане, и тут же мне в голову пришла мысль, что в первый же солнечный день ее найдут.
Ингер стояла ко мне спиной.
— Мне кажется, я понимаю, — сказала она после длительной паузы, — почему вы приходите всегда так поздно.
— Что значит «поздно»?
Она повернулась и посмотрела на меня.
— Вы ведь приходите ко мне после работы, разве не так?
Я не ответил.
— Ваши коллеги не знают, что вы здесь. Потому что совсем не предполагалось, чтобы вы приходили и обсуждали со мной обстоятельства этого дела, ведь с ним собираются закончить, сдать в архив. Остальные следователи уже не ищут Марию. У них другие дела.
— Ну, это не совсем так, как вы говорите.
— Конечно, я не знаю подробностей, но все это примерно так, — быстро ответила она. — И у вас наверняка тоже есть другие дела. Над своими расследованиями вы работаете в течение дня, поэтому не можете прийти сюда. Ваше начальство вам этого не разрешает. У вас в участке считают, что расследование закончено и незачем тратить на него лишнее время.
Она смотрела в одну точку.
— Вам поручили это дело, потому что надо иметь кого-то, кто несет за него формальную ответственность.
— Это неправда, — попытался я возразить.
— Но почему же его поручили именно вам? Почему не кому-нибудь из тех, кто уже занимался им? Какой смысл поручать расследование новому детективу?
— Чтобы посмотреть на события свежим взглядом и, если повезет, обнаружить новые улики, хоть какую-нибудь зацепку, которая могла ускользнуть от внимания прежних следователей. Я готов провести еще один раунд.
— Да? Можно провести еще один раунд? Разве они не пробовали найти истину раньше?
— Не знаю. Честно, не знаю, пока не просмотрю все материалы, но на это уйдет время — их огромное количество. Надо систематизировать все бумаги. Но я не успокоюсь, пока еще раз все не просмотрю. Если там есть хоть что-то, что сможет нам помочь, то я обязательно это найду. Обещаю.
Наконец я понял, что произошло с ней. Она потеряла надежду, сдалась, примирилась с тем, что мы не найдем ее дочь, а если найдем, то мертвую. Она все еще надеялась на лучшее, но начала отдавать себе отчет в собственном притворстве. Ведь все вокруг притворялись, и не в последнюю очередь те, кто по долгу службы вел все эти месяцы расследование об исчезновении Марии. У них тоже не было надежды. Они тоже понимали, что найти смогут только труп.
Вот почему она так рассердилась в тот раз, когда я впервые пришел к ней. Она вспомнила, что потеряла надежду, а мать обязана всегда иметь надежду, мать не имеет права сдаваться. Для матери жуткая неизвестность всегда окрашивается в цвета надежды, вплоть до того момента, когда наступает ясность. Пока ей не предъявят бренные останки ее дочери, она должна верить, что Мария может в любой момент вернуться домой живая и здоровая, а она встретит ее с распростертыми объятиями.
Я подошел к Ингер. Немного подождал, потом обнял ее и почувствовал, как она задрожала. Она плакала, слезы капали мне на плечо. Она подняла голову, вытерла слезы и посмотрела на меня, потом подняла подбородок, я наклонился, мы целовали друг друга. Я мог взять ее на руки и отнести на кровать. Она это знала, она должна была это знать, и все равно она держала меня и не хотела отпускать, мы молча прижимались друг к другу, застыв у окна.
2
В комнате стояла полная тишина. Я медленно поднял сигарету к губам и медленно затянулся, задержал дым в легких, а пепел стряхнул в рюмку для яйца, которую она нашла для меня вместо пепельницы. Я подержал в руке белую фарфоровую рюмку с голубым пейзажем, где были изображены трактир, несколько деревьев и кирпичный мост над речкой. От сквозняка шевельнулась занавеска. Я почувствовал, как ее нога прижалась к моему бедру. Я повернулся. Она лежала на животе, пристроив голову на сложенные руки. Самый мирный вид. Я дотронулся до ее спины, рука скользнула вниз до поясницы, дальше вниз… Она была мягкой повсюду, ничто не остановило движения моей руки.
Я потушил сигарету и лег рядом с ней, положил на нее руку. Когда нашел ее руку, ее пальцы крепко обхватили мои. От волос пахло свежестью.
— Ингер, — прошептал я.
Нет ответа.
Очень не хотелось говорить, но пришлось.
— Мне скоро уходить.
Она снова промолчала, но ее пальцы еще крепче обхватили мои.
Когда я немного позже попытался высвободить руку, она скользнула под меня, и я уперся носом в ее лопатку.
Потом прошел еще час, а может быть, только несколько минут.
