следить за каждым своим шагом.
Он говорил сквозь зубы и временами сплевывал прямо на ковер.
— Вы несете ответственность за свое непрофессиональное поведение перед своим начальством, а я не отвечаю ни за что. Отвечают за меня другие. Понимаете? В этом и есть разница. Я могу заставить других делать то, что я захочу. Я могу заставить…
Он задумался в поисках подходящего примера.
— Ха!
Он попробовал сосредоточиться на мне, но никак не мог сфокусировать взгляд.
— Я могу заставить вас вести себя подобающим образом. Я могу позвонить кое-куда, и рано или поздно вы будете вынуждены принести свои извинения за то, что вломились в мой дом столь бесцеремонно.
Он поднял руку.
— Я могу заставить вас взять швабру и прибраться тут. Убрать за мной всю эту грязь.
Он огляделся по сторонам.
— Тут до черта мусора! Но кто-то приходит и убирает за мной. Как это хорошо! Я могу не беспокоиться. Я могу ни о чем не беспокоиться. Понимаете? А все из-за чего?
Он набрал побольше воздуха.
— А все из-за того, — почти что выплюнул он, — что у меня есть привилегии! Что бы я тут ни вытворял, кто-то придет и приберется. А вы не можете даже скорость превысить за рулем. Вам придется за это отвечать. Все очень просто.
Он хихикнул.
— Нищие думают, что богатые тоже плачут. Какая чушь!
Он потряс бутылкой.
— Все на этом свете покупается, а свобода покупается самой дорогой ценой. Свобода — это самое лучшее, что есть в жизни.
Мой взгляд был прикован к золотым кисточкам на кресле. Они тоже были недешевы.
— «Бедняк, который чего-то вдруг захотел, уже преступник», — сказал однажды кто-то, не помню кто.
Гюнериус тяжело вздохнул.
— Есть только один человек, которого я боюсь.
Он усмехнулся.
— Вы думаете, конечно, что таких людей нет. Но один такой есть. Один-единственный, кого я боюсь.
Он посмотрел вверх.
— Этот человек я сам, каким я мог бы быть без гроша в кармане. Нищий Гюнериус! Вот кого я боюсь. Он единственный, кто угрожает мне. Со всеми остальными я справляюсь.
Он попробовал щелкнуть пальцами, но щелчок не получился.
— Раз — и всё. Их больше нет.
Он несколько раз тряхнул головой, наконец ему удалось задержать взгляд где-то поблизости от моего лица.
— Вы вынуждены творить добро, чтобы достичь своей цели. Вам приходится делать вид, будто вас интересует только истина, а не продвижение по службе. Это ваш единственный капитал — ваши добрые намерения. Ничего другого у вас нет. А я могу на все это наплевать. Мне не надо ничего изображать ни перед собой, ни перед другими. Не надо ни перед кем притворяться. Я могу позволить себе быть честным. Люди дуреют от жадности, когда начинают вести со мной дела, они соглашаются на все, лишь бы получить свою долю. Я моху назвать их идиотами, и они все равно будут заискивающе смотреть мне в глаза. Я могу ущипнуть за задницу любую девицу. Я могу сунуть в нее свой член. А ты, болван, не можешь. Тебе еще уговаривать ее придется.
Он приставил бутылку к губам, но, похоже, она была пуста.
— Зачем вы это сделали? — спросил я.
Он попытался встретиться со мной взглядом.
— Зачем вы искалечили жену? — спросил я.
На миг мне показалось, что у него в глазах появился проблеск сознания.
— Зачем вы искалечили жену? — повторил я.
— Вот черт, — прогнусавил он. — Какая патетика!
— Зачем?
Он положил руки на подлокотники и попытался встать. Потом опустился, остался сидеть и покачал головой.
— На вашем месте, — сказал он, — на вашем месте я бы вышел во дворик, приставил пистолет к виску и вышиб себе мозги, а не задавал столько дурацких вопросов.
Голова его упала на грудь, бутылка выскользнула из руки.
— Какая гадость, — пробурчал он и громко рыгнул.
Я хотел уйти, но он успел блевануть прямо мне под ноги. Потом его вывернуло еще несколько раз подряд, и теперь он сидел неподвижно в кресле, скрестив ноги в вонючей, липкой луже на ковре.
— Мы еще встретимся, — сказал я.
Перед тем как уйти, я подошел к музыкальному центру и включил его на полную мощность. При первых тактах увертюры мне показалось, что небесный посланец явился в эти смрадные конюшни, дабы очистить их своей могучей рукой.
Мы ждем знамений, и они нам являются. Анна-София отыскивала скрытый смысл всегда и во всем. Чьи-то инициалы, нацарапанные на фасаде дома, номер на окне кассы на почте, уличные часы, которые остановились в определенное время, цвет светофора на перекрестке, когда мы к нему подходили, — все это содержало намек, давало указание или же, наоборот, было предостережением о возможных катастрофах, которых мы могли бы избежать, если бы правильно поняли тайный знак. Однажды она села в автобус семнадцатого маршрута и проехала до конечной станции только потому, что человек, сидевший рядом с ней на скамейке в парке, раскрыл книгу как раз на странице семнадцать. Лестницы и черные кошки не пугали ее, зато номера мест и рядов наших билетов в кино могли заставить ее отменить все планы на неделю вперед.
Так вот, когда она заболела, магия чисел перестала воздействовать на нее или, что тоже могло быть вполне вероятно, ее невидимые покровители потеряли к ней всякий интерес и она перестала получать от них сообщения. Теперь у нее появились другие заботы, связанные в основном со здоровьем. Прежде я не разделял ее увлечений и даже порой ссорился с ней. Но когда этот период ее жизни закончился, мне стало ее жаль, я захотел, чтобы она вновь начала вычитывать скрытый смысл в окружающих повседневных вещах, — ведь это для нее было реальностью, своего рода инструментом, чтобы понять, что же вокруг нее на самом деле происходит. Как только пришла болезнь и она начала испытывать страдания, ее интерес к жизни начал угасать. Она забросила всякие попытки докопаться до тайного смысла, зашифрованного в цифрах трамвайного билетика, словно все это было лишь праздной игрой ума, избыточной роскошью, чем- то, без чего теперь вполне можно было обойтись.
Однажды, когда я стал подшучивать над каким-то ее предположением, буквально высосанным из пальца, она спросила меня, а есть ли разница между тем, чем она занималась, и моей работой?
Теперь она этого не помнила. Казалось, вся прежняя жизнь стерлась у нее из памяти, исчезла, выветрилась. Казалось, она забыла, что когда-то была Анной-Софией Рейхельт.
— Ты не мог бы провести дома несколько дней, взять отпуск? — спросила она.
Мы сидели на диване и смотрели по телевизору развлекательную программу. Несколько случайно выбранных в зале зрителей пытались как можно более точно определить, сколько денег спрятано в мешке с нарисованным на нем знаком доллара.
— А чем я займусь дома?
— Посидишь со мной.
— Посижу с тобой перед телевизором?
