великому пииту не следовало рассчитывать даже на чашечку кофе, ибо необходимо было еще каким-то образом попасть в центр города.
Шофер стоявшего возле гостиницы таксомотора спросил за проезд такую сумму, что поверг Пушкина в состояние самого унылого размышления. Обе возможные альтернативы поездке в таксомоторе – добираться до редакции час пешком либо четверть часа на метрополитене, но перед этим неизбежно еще четверть часа на своих двоих до ближайшей станции «Балтийская» – вызывали решительное отторжение у ослабленного спиртуозной интоксикацией организма. Впрочем, находчиво отойдя от гостиницы метров триста и свернув в один из бесчисленных питерских переулков, Пушкин без особого труда поймал старенький «жигуленок», водитель которого согласился домчать пассажира до «Нашего современника» за цену, в два с половиною раза меньшую. Чрезвычайно довольный собой, Александр Сергеевич забрался на переднее сиденье экипажа и велел трогать.
Салон «жигуленка» значительно уступал в комфортабельности салону Наташкиного «БМВ», но это таки была машина, а не троллейбус. В экипаже аппетит, подогретый ранней текилой, заворочался с новой силой, и Пушкин, плюнув на приличия, начал припоминать, кто из его друзей может завтракать в такую рань. По всему выходило, что подобных безумцев среди сих достойных господ нет. Хотя директор «Петербургского востоковедения» Николай Гнедич, убежденный жаворонок и по сему случаю белая ворона среди питерской литературной богемы, вполне мог об это время обедать с Гоголем, коего он по праву непосредственного начальника и старшего товарища приучал перманентно к умеренности и аккуратности.
Пиит выбрал на мобильнике телефон Гнедича и надавил зеленую кнопку дозвона. Николай Иванович ответил сразу – хороший признак, значит, телефон лежал прямо перед ним на столе ресторанта:
– Душа моя Александр Сергеич? Жив ли после вчерашнего гульбария, дорогой друг?
– Некоторым образом, – отозвался Пушкин. – Николай Иванович, брат, отвечай мне немедленно и как на исповеди: обедаешь ли ты сию минуту?..
– И вновь страждет безденежная натура твоя? – хмыкнул Гнедич. – Видишь ли, мы уже слегка отобедали с Коленькой, но неосторожно совершали послеобеденный моцион мимо «Тинькоффа», и я не сумел совладать с собой, дабы не увлечь хохла на пару бокалов платинового нефильтрованного. Исключительно ради лучшего пищеварения и премии «Странник», кою Коленька, как выяснилось, получил намедни за «Шинель». Так что когда поспешишь, получишь отличную возможность обмыть с нами несомненный успех коллеги. Обещаем также допустить тебя к дележу заказанного нами метра колбасы и оставшейся строганины.
– Мчусь, – сказал Пушкин и, погасив мобильник, обратился к водителю: – Планы меняются прямо на глазах. Правь-ка, любезный автомедонт, к Казанскому собору.
– Как скажешь, барин, – равнодушно откликнулся водитель.
Денег Пушкину в обрез хватило расплатиться за экипаж, и он сразу почувствовал себя голым: не в его привычках было оказываться в городе без соответственных депансов. Водитель высадил его прямо на Невском, у начала Казанской улицы: в связи с приближающимся праздником Зоолетия вся улица была вскрыта, там и сям виднелись задумчивые рабочие с отбойными молотками. Тут же Пушкина взял в клещи проходивший мимо патруль городовых, кои с видимым предвкушением во взоре потребовали у поэта документы. Тот уже привык, что его южная внешность непрестанно смущает российского обывателя, поэтому безропотно полез за паспортом, который от постоянного таскания в кармане уже понемногу начал разрушаться. Убедившись, что смуглый и курчавый хачик, стоящий перед ними – русский, коренной петербуржец, имеющий ко всему прочему корочки Союза писателей, Союза журналистов и Союза кинематографистов, патрульные вежливо козырнули и немедля устремились в сторону замешкавшегося перед витриной кофейни господина узбекской внешности. А Пушкин свернул на Казанскую и побрел по разбитому отбойными молотками тротуару к «Тинькоффу».
«Догадал же меня Господь, – сердито думал он, перешагивая через кучи щебенки и строительного мусора, – с моей внешностью и талантом родиться в России!»
Взлетев по ступеням заветной пивоварни, Пушкин окинул близоруким взглядом пивной зал и обнаружил своих друзей на их любимом месте возле окна. Гоголь, радостно хохоча, издали махал Александру Сергеевичу своим массивным литературным призом. Несколько лет назад Пушкин, кстати, тоже получил от фантастического гетто приз за «Руслана и Людмилу» – «Бронзовую улитку», которую последние годы собственным волевым решением вручал Борис Стругацкий.
– Ну что, господа фантасты, – сказал Гнедич, тепло поприветствовав Пушкина, – позвольте уж мне теперь так вас называть.
– Нет, нет! – в притворном ужасе закричал Пушкин. – Нас с сей каиновою печатью ни в один толстый журнал не примут! Пощади, батюшко! живота!..
– А я доволен, – заявил Гоголь, водружая приз в центр стола. – Сальвадор Дали говорил, что он выше всех этих глупых условностей; мол, если даже его наградят орденом Ленина или медалью Мао Цзе Дуна, он их примет и будет совершенно счастлив. Я вполне разделяю данное компетентное мнение. Если коллеги не хотят давать «Миргороду» «Букера», пусть это будут хотя бы фантасты.
– Покажи цацу-то, – произнес Пушкин, бесцеремонно сгребая со стола бронзовую статуэтку, символизирующую собой литературную премию Гоголя.
– Почитать разве какого-нибудь отечественного фантаста? – раздумчиво проговорил Николай Иванович. – Вдруг упускаю что-нибудь важное? «Гиперболоид инженера Гарина» и «Война миров», скажем, произвели на меня в детстве довольно заметное впечатление.
– Сейчас усиленно пиарят Лукьяненко, – заметил Гоголь. – Попробуй. Видимо, лучший из. Вынужден признаться, Жанна Фриске в «Дневном дозоре» воистину хороша. Стильная такая, с рожками и рюкзачком в виде гробика.
– Чего бы ты съел, душа моя Александр Сергеич, когда был бы дома? – вернулся Гнедич к животрепещущему, отобрав у пробегавшей мимо официантки меню и элегантно подав его Пушкину.
– Куриного супчику, Глеб Егорыч, да с потрошками, – заявил тот, отставляя статуэтку и принимая меню. – Да с потрошками. Нет, если серьезно, Николай Иваныч, дома я бы сейчас съел китайской лапши из пакетика и бутерброть с генетически модифицированной ветчиною. Посему дом отставить. А сем-ка я лучше что-нибудь из ниппонской кухни. В этакой вот, знаешь ли, деревянной лодочке.
– Обитатели страны Ямато живут возмутительно долго, – заметил на это Гнедич, – и практически не страдают инфарктами и инсультами, но уверенно занимают первое место в мире по заболеванию ботулизмом и раком кишечника. Задумайся над этим, прежде чем поглощать специфическую для всякого русского брюха пищу.
– Неоднократно страдал раком, – рассеянно произнес Пушкин, листая меню в поисках суши. – Господа, пикантный экспромт! Надо где-нибудь использовать.
– Подари Стогоффу, – порекомендовал Гоголь, – он оценит.
– Стогофф ныне ударился в сугубое богоискательство, – проворчал Гнедич. – Боюсь, уже не оценит. Читали «Челюсть Адама» и «Так говорил Йихвэ»?.. Ба! Это же опера в трех действиях. Это бой быков. Это лазерное шоу Жан-Мишеля Жарра на Воробьевых горах – с фейерверком и сверхзвуковыми бомбардировщиками. Батюшка Охлобыстин рукоплещет стоя. – Он огорченно крякнул. – Ну, ладно. Выпьем с горя – где же Пушкин?..
Пушкину как раз принесли ноль пять платинового нефильтрованного, которое заказал ему Гнедич, едва только завидев друга в дверях.
– Пиво? С утра?! – ужаснулся Александр Сергеевич. – Девушка, принесите мне двойной эспрессо, пожалуйста!
– Пиво всегда у места! – запротестовал Гнедич. – Множество витаминов, ценные для организма дрожжевые грибки и бактерии, активная стимуляция мочевыводящей системы. В Чехии, между прочим, пивом лечат камни в почках. Пей, дорогой, не кривляйся.
– Подчиняюсь грубому нажиму, – вздохнул Пушкин, обреченно придвигая к себе бокал.
– За Сальвадора Дали и сгенерированную им мудроту, – предложил тост Гнедич.
– За гоголевского «Странника», – отозвался пиит.
Они погрузили носы в пивную пену.
Через несколько минут к столику снова подошла официантка, доставившая эспрессо, и Пушкин сделал основательный заказ.
