не появлялось — я наконец-то привыкла.
Как и во всей остальной Малайзии, малайцы, китайцы и индийцы жили в джунглях, в городах и деревнях. Малайцы напоминали темнокожих полинезийцев и носили саронги[*] или одежду западного типа. Они исповедовали преимущественно ислам и предпочитали горячую, острую пищу. Энергичными людьми они не были — бизнесом в Малайзии занимались преимущественно китайцы.
Мы ехали по восточному побережью медленно и беспечно. Проезжая через сонные рыбацкие деревушки и по пустынным тропическим пляжам, бандитов мы не опасались. Однако население на восточном побережье не отличалось приветливостью, и приходилось подолгу заниматься поисками еды и питья, оказавшись в малонаселённых районах вдали от крупных городов. Во встречавшихся иногда по пути киосках с едой обычно продавали рис, жареную рыбу и острую смесь из капусты и ананаса, и мы два или три раза с тоской вспоминали, как блаженствовали в Таиланде.
А потом был Сингапур, ультрасовременный центр торговли Юго-Восточной Азии, где, как говорит молва, Макдональдсом продаётся больше биг-маков, чем где-либо ещё в мире. Покинув малайзийские джунгли и взморье с простыми деревянными домами с крышами из тростника, мы попали в шумный, богатый, безупречно чистый Сингапур и сделали то, что было невозможно больше года. Мы зашли в павильон A&W за «рутбиром», шипучкой из корнеплодов, приправленной мускатным маслом. Место было безукоризненным, можно было сидеть на травяной лужайке посреди широкого, обсаженного деревьями бульвара. Жутко вспотев от утренней поездки, мы уселись, приступив к прохладнейшей, дивной на вкус шипучей пенке. Китаец, сидевший неподалёку от нас, увидел выражение полнейшего экстаза на наших лицах, а потом и наши потрёпанные, грязные велосипеды и вещи, сложенные у здания.
— Откуда вы прибыли? — спросил он, обратившись к нам.
— Из Малайзии.
— Я имею в виду, где вы живёте?
— В Америке.
— О! Вы на велосипеде объехали весь мир, чтобы оттуда попасть сюда? — широко улыбнулся он.
— Кроме Среднего Востока,— ответила я.
— О, конечно, там очень скверно. Теперь полетите домой? — спросил он.
— Нет, сначала мы отправимся в Новую Зеландию и на Таити.
— А в Южную Америку?
— На следующее путешествие нам нужно скопить денег,— сказал Ларри.— Туда, а может, в Центральную и Южную Африку. А теперь наши деньги подходят к концу, мы же почти два года были в дороге. Собираемся вернуться домой и какое-то время переждать. А потом, возможно, снова отправимся, если зуд начнётся.
Мужчина перевёл наш разговор двум своим детям и снова повернулся к нам.
— Мои поздравления вам обоим. Вы прошли длинный, длинный путь.
Я улыбнулась и кивнула мужчине. Да, это был очень долгий путь. Я поднесла покрытый инеем стакан к губам и запрокинула голову, наблюдая, как скользят вниз остатки пенки.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
САМЫЙ ДРУЖЕЛЮБНЫЙ НАРОД В МИРЕ
Было далеко за полночь, когда мы приземлились в Окленде. По совету служащих за информационной стойкой, где нам продали карты Северного и Южного островов, мы провели ночь на довольно мягких кушетках в холле на втором этаже аэропорта. Мы прислонили свои велосипеды к кушеткам, из рубашек сделали подушки и проспали до семи утра, когда появились первые пассажиры.
Выйдя из терминала, я удивилась, как холодно. Почти за два месяца, с самого Катманду, я забыла это ощущение и поспешила натянуть тёплую рубашку и шерстяные носки. Если мы с Ларри от холода почувствовали себя чужаками, то после того, как пересекли автостоянку рядом с аэропортом, наша растерянность ещё больше увеличилась. Мы рассчитывали найти автостраду, соединяющую аэропорт с городом Окленд, но там ничего не было, если не считать двухрядной просёлочной дороги, по которой ползло несколько старомодных автомобилей британского производства. Никакого Окленда в поле зрения не было. В действительности, куда ни глянь, ничего кроме зелёных холмистых пастбищ. Казалось невероятным, но всё это протянулось на мили. Международный аэропорт Окленда был устроен прямо посреди пастбищ для коров и овец. Итак, мы в Новой Зеландии, стране с тремя миллионами человек и шестью миллионами овец.
За следующие два месяца бок о бок мы проехали по спокойным двухрядным дорогам Северный и Южный острова. Поражало отсутствие помёта, шума и толпы. И поскольку лишь семнадцать процентов населения проживало за пределами городов, в сельской местности, особого движения на дорогах не было. Редко приходилось двигаться гуськом.
Мы были ошеломлены. Неужели мы вернулись к «цивилизованному» велотуризму? Все говорили на нашем языке, и не приходилось прилагать усилий для объяснений, пересыпая мычание и жестикуляцию иностранными словами. Не нужно было кипятить воду и волноваться, не заболеем ли мы от того, что съели. Мы устраивали лагерь где хотели, не думая о кобрах, бандитах, любопытствующих толпах или постановлениях правительства, запрещающих бесплатные стоянки. Кемпинги Новой Зеландии, которые мы посещали, если приходило в голову принять горячий душ, были снабжены стиральными машинами и сушилками; в кухнях имелись плиты, духовки, тостеры, раковины; а в туалетных комнатах — унитазы и душевые с горячей водой.
Открывавшийся пейзаж постоянно менялся. Двадцать два миллиона акров холмистых пастбищ перемежались тропическим побережьем с галечными и песчаными пляжами, вулканами и гейзерами; цепями заснеженных гор с ледниками и кристально чистыми речками; ручьями и озёрами, где лучше всего в мире ловится форель; фьордами и сосновыми борами. Единственное, что отравляло безупречную картину, в особенности когда мы ехали вдоль западного побережья Южного острова, так это кровососы.
В Новой Зеландии мы столкнулись, вероятно, с самыми приемлемыми для велосипедиста вариантами встречного и бокового ветра. Хуже всего пришлось в тот день, когда мы выехали из города Крайстчёрч на Южном острове в самый разгар бури, которая неслась через равнину Кентербери и стремилась сбросить нас с дороги. Двадцать миль мы сражались, пока яростный порыв ветра не вырвал из-под меня велосипед, а Ларри не отправил вместе с его велосипедом наперерез приближавшейся машине. Я отлетела на обочину; правая часть тела долго и основательно зарывалась в гравий, пока мой велосипед путался в ногах. Кожа на правом бедре жутко ободралась при падении.
Ларри при столкновении не пострадал, и, после того как закончился болезненный процесс по откапыванию моего тела из гравия, мы повели свои велосипеды в надежде, что ветер вскоре прекратится. Поскольку долго топать по гравию было невозможно, то шли по краю асфальта. Я повернулась спиной к ветру и согнулась так, чтобы меня не швырнуло на велосипед или на обочину. Взявшись за руль правой рукой, левой я зажала седло. Двигаться вперёд, не спотыкаясь, стало настоящим мученьем. Временами порывы ветра достигали такой силы, что подбрасывали в воздух мой семидесятифунтовый велосипед, как картонную коробку. И он взлетал боком, параллельно земле, испытывая надёжность моей хватки. Стремясь удержать равновесие, я дёргала велосипед и ставила колёсами на дорогу, а потом, спотыкаясь, шла дальше, пока новый порыв ветра вновь не подбрасывал мой велосипед к небу.
Мы шли полчаса, а ветер и не собирался стихать. В конце концов хватило мужества снова взобраться на велосипеды. Мотаясь от одной транспортной полосы до другой, мы с чудовищными усилиями продвигались вперёд, пока не оказались под прикрытием речного берега. Там, у реки, мы провели ночь, уповая, что буря не снесёт палатку.
Ветер, крутые подъёмы, щебнистые дороги, которые буквально сжирали шины наших велосипедов, а во время ливней ещё и оползни из грязи с галькой, под которыми пропадали целые участки дороги,— всё это создавало серьёзные физические трудности во время велотура по Новой Зеландии. Вместе с тем было ещё кое-что, временами вообще не позволявшее двигаться дальше, нечто такое, из-за чего элементарное перемещение из пункта А в пункт Б становилось невозможным на несколько дней, и этим нечто было радушие новозеландцев.
Новозеландцы, в особенности жители сельской местности, были людьми по натуре суровыми и, безо
