– Разве что ты сам попросишь, – задорно заявила она.
– Саския!
Мужчина покачал головой, словно говоря: «Что ты будешь с ней делать?»
– Если вам не трудно, – ответил Фишер и протянул руку.
Мужчина ухватил ее и втащил прохожего на скамью повозки. Женщины подвинулись, освобождая место.
Они ехали до позднего вечера.
В их разговорах то и дело упоминались места, в которых бывала троица. От Кислева до Бретонии и Тилей и дальше, к югу от Пограничных княжеств. Они были бродячими артистами, менестрелями. Их представления включали музыку, фокусы и акробатику. По пути мужчина целиком продекламировал зловещую «Балладу о незваных». Она была отличной историей с привидениями, как раз для темных ночей, и выступление Кеннета околдовало всех. Его голос был полон боли и страданий неупокоеиных мертвецов. Ина, еще одна дочь Кеннета, в основном молчала, слушая отца и играя вторую скрипку при своей сестре. Они пили сидр и горчащее вино, перешучивались и рассказывали истории. Фишер поймал себя на мысли, что ему трудно представить, как бы эти добрые люди смогли выжить в царстве мертвых Влада фон Карстена. Взгляд его то и дело возвращался к Саскии. Было что-то невероятно притягательное в ее белой коже и изумрудных глазах. И хотя она была вдвое младше его, мысли Фишера бродили там, куда они давненько не захаживали. Он думал, что вожделение для него уже в далеком прошлом. В отличие от Джанель, вызывавшей у него ощущение безопасности и тепла, заставлявшей его радоваться жизни, Саския воспламеняла его кровь. Если бы он был юношей, то сдался бы с легкостью, но Фишер не собирался выставлять себя дураком, так что довольствовался лишь взглядами украдкой и чувственными грезами.
Этой ночью Фишер спал урывками, мучимый тревожными снами. Самые беспокойные из них грозили разбудить его. Они вертелись вокруг Саскии, ее темные волосы падали на лицо, ноготки скользили по его груди, она утыкалась носом в его шею, ее зубки дразняще пощипывали кожу, горячее обещание «Разве что ты сам попросишь» обжигало ухо жаром дыхания, а потом ее зубы впивались в его горло.
Он проснулся в лихорадочном поту, в смятой и сбившейся одежде. Он был вымотан до предела. Сейчас он мог бы спокойно проспать еще восемь часов. Он был один. Повозка плавно покачивалась на дороге. Фишер дотронулся до своей шеи, почти ожидая, что ощутит вспышку боли, коснувшись укусов. Шея оказалась нетронутой.
– Глупый ты старик, Фишер. Сны – всего лишь сны.
Он потянулся и оправил одежду, придавая себе приличный вид, и только после этого открыл заднюю дверь повозки. Он высунулся наружу и по боковой лесенке взобрался на крышу, присоединившись на козлах к Кеннету и дамам. Солнце уже клонилось к закату.
– Почему вы не разбудили меня?
Он поскреб голову и присел возле Саскии.
– Мы думали, тебе надо поспать.
– И, кажется, были правы. В последнее время я плохо спал. Слишком много думал.
– Знаю. Ты говорил во сне.
– О нет.
– О да. Тебя, должно быть, преследовали жуткие кошмары. Один раз ты даже вскрикнул и вцепился в одеяло. Тебя что, хоронили заживо?
Он смутно помнил свой кошмарный сон, но его фрагменты не стыковались друг с другом. После того как Саския высосала его кровь, он вновь обнаружил себя в главном зале Дракенхофа. Он видел своего друга, возвышающегося над трупами, Скеллан звал присоединиться к нему в вампирской орде фон Карстена, а потом тела на полу заворочались, стали корчиться, и нежить начала медленно подниматься.
Фишер тряхнул головой, отгоняя воспоминания.
Он на скорую руку перекусил ломтями черствого хлеба с сыром и принялся наблюдать за пробегающим мимо вечерним миром.
Как и вчера, Кеннет рассказывал байки, помогая убить время, а девушки пели песни. Одна особенно выделялась. Трубадур Дитмар Кёльн пел ее в Ляйхеберге в таверне «Голова предателя»: «Лэ о прекрасной Изабелле». Голос Саскии, плетущий трагическую историю невесты графа-вампира, очаровывал Фишера, хотя в их интерпретации Изабелла была больше чем жертвой, она, жаждущая могущества вечности, сама спровоцировала свою болезнь. С учетом того, что он знал, это изложение было отталкивающим – он ведь видел собственными глазами графиню, залитую чужой кровью, спрашивающую, красива ли она, в то время как монстры пожирали мертвых и умирающих. Что же смерть сотворила с ее рассудком? Осталась ли она той же расчетливой, жадной до власти женщиной, какой была при жизни? Или смерть расстроила ее разум, превратив Изабеллу в нечто гораздо более опасное?
– Стоп, – произнес он. Его в буквальном смысле слова трясло. – Стоп. Я не хочу это слушать.
Но Кеннет лишь рассмеялся, и девушки продолжили петь.
Несколько часов спустя они подъехали к развилке. Одна дорога уходила в Хел-Фенн, другая – в Мрачный лес. Кеннет направил фургон в лес. Фишер улегся на плоской крыше вагончика, слушая очередную сагу Кеннета. Ветки деревьев над головой скручивались и переплетались, образуя отличный полог. Сквозь этот балдахин лишь иногда пробивался серебряный лунный свет. Вскоре им овладел сон.
И снова воспоминания смешивались с порождениями его воображения и перемежались эротическими видениями: губы Саскии касались его щеки, шеи, искали ту впадинку, где пульс бьется ближе всего к поверхности, и она кусала его и пила кровь. Он пытался вырваться из этих снов, но чем сильнее он боролся, тем настойчивее впивалась в него Саския и тем слабее он становился.
Проснувшись, он не мог понять, который час.
Менестрели снова сидели впереди, распевая навязчивый рефрен из «Трагического действа о ван Хале», повествующего о великом охотнике за ведьмами. Это была грустная песня, Фишер знал ее наизусть, он не слышал со времен своей юности. Она вышла из моды, когда он повзрослел. Удивительно, что эти
