подеваться?
Бенсон пожал плечами.
– Понятия не имею. Я не знаю, есть ли у него семья и где она живет, а все монастырские записи уничтожены.
Я знал, что это правда. Большую часть монастырских записей сожгли вместе с иллюстрированными книгами.
– Для нас может представлять ценность все, что вы могли бы нам сообщить, сэр.
– Когда я пришел, он уже был врачом. Я помню разговоры о том, что он стал послушником еще в ранней молодости, а когда монастырь закрыли, ему было около сорока.
– Он был снобом, – заявил я. – По крайней мере, так говорят все его соседи. Значит, он все же так и не освободился до конца от предрассудков, бытующих в миру.
Бенсон рассмеялся.
– Среди монахов такое часто встречается. Именно их приверженность всему мирскому являлась одной из причин, по которым следовало закрыть монастыри.
– Вам известно, где он учился на врача? – поинтересовался я.
– Он не учился. Ремесло врачевателя он перенимал от старого лекаря, которого сменил, а «доктором» его называли, боюсь, только из вежливости. Однако благодаря своему наставнику он получил хорошую подготовку. Знания среди врачевателей передаются из поколения в поколение.
– В том числе и знания о двейле.
Бенсон равнодушно пожал плечами.
– Может быть.
– Была ли у него оранжерея лечебных трав?
– Да, но теперь она разорена.
– Выращивал ли он опийный мак?
Настоятель развел руками, и его шелковое одеяние зашуршало.
– Не знаю, сэр. Вполне возможно.
– А каким этот Годдард был в общении?
– Весьма удобным. Всегда корректный, сдержанный. – Бенсон усмехнулся. – У него был дефект: большущая бородавка на носу. Он, видимо, считал, что она унижает его достоинство, и очень злился, когда люди смотрели на нее. Возможно, это сказалось на его характере. Я слышал, что он не проявлял особой теплоты по отношению к больным, но, может, это и правильно. Врач должен относиться к пациентам отстраненно.
«Как делаешь ты, – подумал я. – Но у тебя это политическая отстраненность».
Его не волновала судьба монахов, они для него были всего лишь пешки в большой игре секуляризации. Бенсон что-то скрывал, я был в этом уверен.
На его губах опять заиграла тонкая улыбка.
– Я помню, как помощник Годдарда по мирской больнице, брат Локли, подшучивал над ним, пародируя его холодную и точную манеру говорить. Локли часто попадал в неприятные ситуации из-за своей легкомысленности, хотя свои обязанности в лечебнице он исполнял безупречно.
– А второй помощник? – спросил я. – Кантрелл, кажется?
– О да, молодой брат Кантрелл. Годдард обучал его ремеслу, но, насколько мне помнится, был вечно им недоволен.
– Бывшие соседи Годдарда утверждают, что он получил наследство, – сказал Харснет.
Бенсон собрал губы сердечком.
– Как мне кажется, у его родственников были деньги, а жили они неподалеку от Лондона. Где-то к северу, по-моему. Вы, вероятно, без труда их найдете.
Лично мне это казалось весьма сомнительным. По утверждению некоторых, в Лондоне и его окрестностях в настоящее время проживало около шестидесяти тысяч душ.
– А что, записей не осталось? – спросил я.
– Нет, никаких, – потряс головой Бенсон. – Когда монастырь закрыли, люди из суда по делам секуляризации велели нам сжечь все документы, записи, тексты песнопений и даже наши книги. Кромвель хотел стереть с лица земли абсолютно все, что связано с монашеством.
– И вы утратили все связи со своими бывшими подопечными?
– Да, со всеми, кроме тех, которые трудятся сейчас под моим началом.
– Вы имеете в виду тех троих, о которых упомянули вначале? – уточнил я. – Кстати, возвращаясь к Годдарду и его помощникам. Как они были сложены физически? Можно ли их назвать сильными? Тот, кого мы ищем, силен и умен.
Настоятель опять рассмеялся.
– В таком случае можете сбросить со счетов обоих помощников. Ни один из них не блистал умственными способностями, а физическими – тем более. Локли – маленький кругленький человечек лет пятидесяти, который непрестанно тянулся к бутылке. Молодой Кантрелл – высокий жилистый парень. Помню, у него было большое адамово яблоко, на которое даже неприятно было смотреть. Он все время что-то закапывал в глаза из-за проблем со зрением. Годдард выяснил, что у него близорукость, и сделал ему очки, чтобы тот мог работать.
Бенсон воздел палец вверх.
– Теперь я вспомнил: Кантрелл живет на монастырской территории. Его отец работал здесь плотником. Не так давно я видел его на улице. Он все так же был в своих очках с толстыми стеклами. Я еще подумал, что ему, наверное, трудно поддерживать на плаву отцовский бизнес. С таким зрением и легкомыслием он запросто может отпилить себе пальцы.
Настоятель рассмеялся, довольный своей шуткой.
«А говоришь, что врач был холодным человеком», – подумал я.
– Нам нужно встретиться с двумя этими людьми, мастер Шардлейк. У Барака есть их адреса?
– Да, адреса у нас имеются.
– Хорошо. Тогда мы покидаем вас, настоятель, но не исключено, что нам придется потревожить вас снова.
– Разумеется.
Бенсон покачал головой и удивленно улыбнулся.
– Вы считаете, что этот человек способен совершить семь убийств? Чтобы выполнить пророчество Книги Откровения?
– Да, сэр, – с серьезным видом ответил я. – Пока он достиг только третьей чаши. Боюсь, что скоро настанет черед четвертой.
Бенсон снова недоуменно покачал головой, а потом встал из-за стола.
– Тогда я буду молиться о том, чтобы вы поскорее поймали его.
Мы забрали Барака и вышли. Стук молотков зазвучал громче. Я повернулся к Харснету.
– Он что-то скрывает.
Коронер согласно кивнул.
– Мне тоже так показалось. Но что именно?
– Он наблюдает за нами, – тихо сказал Барак.
Мы с Харснетом повернулись и увидели настоятеля, который стоял у окна и смотрел на нас. Встретившись с нашими взглядами, он отвернулся и исчез в темноте своего кабинета.
– Было бы интересно осмотреться здесь, – предложил я. – Заглянуть в зал капитула,[22] оранжерею, больницу.
– Неплохая мысль, – согласился Харснет.
Мы направились к обители, лавируя между грудами мусора и строительных материалов. Справа остался ворох матрацев, вероятно выброшенных из монастырских спален.
– Что вы думаете о Бенсоне? – спросил я Харснета.
– Жадный карьерист. – Коронер насупился. – Очень грустно, что Кромвель прибегал к услугам подобных людей.
