санатории, и мадам Рене, с которой я здесь подружилась, радовались, видя в этом свидетельство моей готовности принять католическую веру… Благоговейно внимая звукам торжественной мессы, я верила, что Господь пожалеет меня и простит. Вряд ли он так жесток и упрям, что не примет моих молитв до тех пор, пока я не стану католичкой.
Но сегодня я пошла в церковь не для того, чтобы послушать мессу. Я просто не могла усидеть на месте, зная, что у тебя сегодня день рождения. Глядя на твои фотографии на стене, я несколько раз повторила по-японски: 'Поздравляю тебя, поздравляю…' Потом попыталась сказать это по-французски и не смогла сдержать слёз. Уже полгода прошло с того дня, как мы расстались, каждый месяц мне неизменно присылают твои фотографии, их теперь у меня около двадцати. Вот ты ползёшь, вот ты впервые встала на ножки, вот ты в японской безрукавке, которую тебе прислала из Японии бабушка, её надели прямо поверх европейского платьица, и вот последняя: держась за стенку, ты делаешь несколько шагов, смешно переступая ножками… Твой образ согревал мне сердце, но ты была так далеко, и хотя я сознавала, что должна радоваться, видя, как быстро ты растёшь, я всё равно сходила с ума от беспокойства и от жалости к тебе, мне казалось, что за все эти месяцы ты изголодалась по материнской любви, тем более что теперь ты уже многое понимаешь. Я доверяла мадемуазель Рено и верила, что она прекрасно тебя воспитывает, но вот интересно, как справили твой день рождения?
От этих мыслей я не могла усидеть на месте и, надев пальто с капюшоном и тёплые ботинки, вышла из комнаты. У выхода уже толпились те, кому разрешались прогулки даже в снегопад, очевидно, они собирались спуститься в город: погода для этого была самая подходящая, падал, сверкая, лёгкий снежок, тонким слоем покрывал землю. Когда я проходила мимо книжной лавки, оттуда неожиданно появилась мадам Рене.
— А, мадам Миямура… Куда это вы? — окликнула она меня, но почему-то я не решилась ответить, что иду в церковь.
Мне невольно вспомнилось другое утро, очень похожее на это. Тогда тоже падал лёгкий снежок и на душе у меня было тоскливо. Спускаясь к церкви, я точно так же столкнулась нос к носу с мадам Рене, вышедшей из книжной лавки, и она точно так же меня окликнула:
— Мадам Миямура, куда это вы?
— В церковь.
— Тогда и я с вами, — заявила она, и мы пошли вместе. Кончилось же всё тем, что мы обе уехали в Париж… Поэтому на этот раз я торопливо солгала:
— В парикмахерскую.
Признайся я ей, что иду в церковь, она точно так же, как тогда, увязалась бы за мной, стала бы приставать с расспросами, пришлось бы признаться, что сегодня твой день рождения, тогда бы она принялась нудно объяснять мне смысл основных догматов католической веры и убеждать меня в том, что тебя надо обязательно крестить. Потому что, если люди иной веры, паче чаяния, и будут призваны Богом, им не удастся приблизиться к нему…
К таким разговорам я испытывала инстинктивное отвращение, мне казалось, что они каким-то образом могут навлечь на тебя беду. К тому же сегодня мне хотелось быть одной, чтобы никто не мешал мне думать о тебе. Отделавшись от мадам Рене, я зашагала в сторону церкви и вдруг вспомнила тот день, когда мы вдвоём уехали в Париж. Вспоминая об этом, я каждый раз испытываю угрызения совести и сгораю от стыда, но раз уж я решила покаяться во всём, то напишу и об этом…
Это случилось незадолго до Рождества. Письма из дома вот уже две недели как перестали приходить, и я ничего о тебе не знала. Однако я не очень волновалась, ибо предполагала, что Миямура нарочно не позволяет мадемуазель Рено писать, предвкушая, что обо всём расскажет мне сам: на рождественские каникулы институт закрывался, и Миямура, воспользовавшись этим счастливым обстоятельством, давно уже обещал навестить меня. И я с нетерпением ждала дня его приезда.
В нашем санатории было пять женщин из Парижа, и их мужья раз в месяц обязательно навещали их. Обычно приехавший, оставив внизу велосипед, пешком поднимался вверх по склону и свистом подавал сигнал. У каждой палаты был небольшой балкончик, где мы обычно лежали, принимая воздушные ванны, так вот, заслышав свист, жена приехавшего вскакивала с шезлонга, взволнованно восклицая: 'О, мон шери!'
— Я уже поднимаюсь, не спускайся.
— Ты что, не можешь идти побыстрее? Сколько ещё ждать!
Лёжа на своём балкончике, я слышала их нетерпеливые возгласы и всегда с добрым чувством думала: 'Ну вот, к госпоже К. пожаловал муж'. В такие дни у мадам К., совсем как у здоровой, блестели глаза, она нежно прижималась к мужу, появляясь с ним в столовой и в салоне. А потом, после того, как муж уезжал, день или два не спускалась в столовую и не ходила на прогулки.
Сначала меня поразили такие откровенно нежные отношения между супругами, и я позавидовала им. Я снова начала сомневаться в Миямуре, который, насколько я помнила, даже не написал мне ни одного ласкового письма. 'Может быть, я ему безразлична? Может быть, он просто не любит меня?' — думала я. Но после того как мы сблизились с мадам Рене, я стала отчётливее представлять себе характер супружеских отношений во Франции, хотя не могу сказать, чтобы разобралась в них до конца. Так или иначе, я не только перестала завидовать француженкам, но и преисполнилась к ним сочувствия. Что хорошего в любви, которая готова дать трещину только потому, что супруги не поговорили хотя бы раз в неделю по телефону, преодолевая разделявшие их горы и реки? Что хорошего в любви, которой пришёл бы конец, если бы муж раз в месяц не отпрашивался с работы и не пересекал границу, чтобы навестить жену? Мадам Рене недоумевала, почему я не звоню Миямуре, почему он не приезжает навестить меня. Очевидно, она подозревала, что из-за моей болезни муж разлюбил меня, и разными способами пыталась меня утешать. Она считала, что и в церковь я хожу только потому, что стараюсь примириться с изменой мужа. Иногда я только молча улыбалась, слушая её, а иногда робко пыталась объяснить ей, что она заблуждается, что в Японии отношения между супругами строятся на полной откровенности и взаимном доверии. И ждала — вот приедет Миямура на рождественские каникулы я познакомлю его с моими подругами по санаторию, и все увидят, какой у меня замечательный муж…
Однако, когда я совсем истомилась ожиданием, уверенная, что он приедет не сегодня, так завтра, внезапно пришло письмо, что приехать он не может. В довершение всего Миямура писал в свойственном ему высокопарно-официальном стиле, так что о его истинных чувствах оставалось только гадать. К тому же он ни строчки не написал о тебе. Я перепугалась, что ты заболела и что именно этим объясняется долгое молчание мадемуазель Рено, а уж если он отменил свою поездку в Швейцарию, то, наверное, тебе стало совсем плохо. Не в силах унять беспокойство, я послала телеграмму: 'Здорова ли Мари?' Ответ пришёл на следующий день: 'Нет никаких оснований для тревоги'… Но, истолковав это французское 'рьен а крэндр'[73] в том смысле, что ребёнок болен, просто оснований для тревоги нет, я не только не успокоилась, а, наоборот, взволновалась ещё больше. В моём воображении рисовались картины одна ужаснее другой, и в конце концов в поисках утешения я решила пойти в церковь, а по дороге встретила мадам Рене. Шагая рядом со мной по направлению к церкви, она вдруг сказала:
— Не хотите ли съездить в Париж? Можно выехать прямо после обеда… У меня есть два билета, я думала, муж приедет за мной, но он прислал телеграмму, что приехать не может. А мне так хочется встретить Рождество и Новый год дома! Ваш муж тоже не приедет, так почему бы вам не съездить в Париж и не провести праздники с дочкой? Ваш муж наверняка будет рад, да и малышке, как ни хорошо за ней присматривают, необходим материнский глаз. Правда, почему бы нам не поехать? А то билеты пропадут, жалко. У меня забронированы места в спальном вагоне, и вы очень выручите меня, если составите мне компанию, да и веселее вдвоём…
Так, словно дьявол-искуситель, нашёптывала она мне своим сладким голоском.
— А доктор Боннар разрешил вам уехать?
— Конечно, я говорила с ним… но при чём тут доктор Боннар? Разве неделя или даже десять дней могут кому-нибудь навредить? К тому же вы здесь уже полгода и наверняка разбираетесь в своём состоянии лучше доктора Боннара.
Могла ли я устоять перед искушением? У меня перед глазами возникло твоё личико, мне так хотелось тебя обнять, приласкать — ведь ты была уже достаточно большой, чтобы отвечать на ласку. А если ты действительно больна, то встреча со мной может пойти тебе на пользу, ты быстрее поправишься… Я думаю,
