Стоило видеть, как Голдблюм дрожащими руками разворачивает полотна.
– Да, это несомненно он, – словно зомби приговаривал при этом босс, – несомненно он… – Потом посмотрел на меня. – Можешь остановиться в четырехзвездочной гостинице, мой мальчик. Но помни, ты должен опередить Шидловского! Опередить этого Абу Бабу! Во что бы то ни стало!
Я выбрал небольшую гостиницу под названием «Сент-Шарль». Номер на первом этаже без балкона. До площади Италии – минут семь ходьбы.
Я прибыл в Париж около двенадцати ночи. Город еще был залит огнями, желтой стрелой вонзалась в небо Эйфелева башня. «И у ног твоих весь пламенный Париж», вспомнилось мне. Таксист промчался по Елисейским полям, потом по бульвару Распай. У входа в гостиницу я на какое-то время задержался и вдохнул прохладного ночного воздуха. «Я в Париже!» Не верилось в реальность происходящего.
В номере я первым делом поднял жалюзи и распахнул окно. Комната наполнилась обрывками французской речи. Включил телевизор. Пел Шарль Азнавур. Шарль Азнавур пел в гостинице «Сент-Шарль». Его сменил Жильбер Беко. Того – Джо Дассен…
На следующее утро мне захотелось купить себе что-нибудь в память о Париже. Я зашел в небольшой магазинчик на улице Гобеленов и приобрел берет. Он был темно-серым, из роскошной ткани и стоил целое состояние. И все же я его купил.
В обнове я и отправился на Монмартр.
Я выбрался из метро, прошел по узкой улочке, сплошь занятой магазинчиками дешевой одежды, и поднялся вверх на фуникулере. Откровенно говоря, я ожидал, что художники начнут попадаться уже рядом с Сакрэ Кер. Но на церковных ступенях обнаружил лишь негров, торговавших искусственными голубями. Они пускали их в воздух и голуби довольно неплохо летали. Возле самого собора расположился экзотического вида шарманщик. Туристы бросали ему монетки и проходили внутрь.
Я обошел Сакрэ Кер и побродил по кривым улочкам. И, наконец, вышел на небольшую уютную площадь, облюбованную художниками. Ко мне тут же бросились несколько из них, предлагая свои услуги. Я сказал: «Но», и принялся изучать обстановку.
Все художники делились на две основные группы: те, кто ходил с небольшими планшетами в руках, выискивая заказчиков, и те, кто расположился стационарно, расставив образцы своих работ, и предлагал потенциальным заказчикам присесть на маленький стульчик.
Если честно, я был разочарован. В Москве на Арбате сидели интересные ребята, а здесь обитали в основном халтурщики. В Париже! На Монмартре! К тому же цены тут были фантастические! Зато появилась надежда, что Козираги я выявлю без особых хлопот, и не столько по описанию, сколько по манере письма. Уж его-то техника отличалась богатством по сравнению с безликой техникой местных мазил. Судя по «Инженеру Ерофееву».
Я принялся шарить глазами по портретам, однако ничего обнадеживающего не обнаружил. Перешел на противоположную сторону и обмер. С одного из портретов на меня глядел не кто иной, как… берлинский детектив Мюнхаузен. Впрочем, смотрел – пожалуй, не то слово. Нагло пялился. Его рыжая шевелюра была выписана особенно любовно на фоне виднеющегося вдали Сакре Кер.
Я еще раз настороженно огляделся, однако живого Мюнхаузена поблизости не было. Тогда я принялся за художника, сидящего рядом. При этом пришлось раз десять ткнуть в портрет указательным пальцем, прежде чем до него дошло, что именно меня интересует. Из его ответа я понял не больше, чем он из моего вопроса. А именно, два слова: monsieur[14] и Allemagne[15]. В отчаянии художник перешел на мимику, и сразу же стало ясно, что «месье из Германии отказался платить». На художнике был такой же берет, как и у меня. Возможно, он тоже приобрел его на улице Гобеленов.
Я еще раз ткнул в портрет пальцем и проговорил:
– Барон Мюнхаузен.
Однако француз не понял, что я хочу этим сказать.
Я посидел на террасе за белым пластмассовым столиком, попивая кофе. Небо было синее и краски вокруг сочные. Не то, что на портретах обитающих вокруг мазил. Однако, нужно было форсировать поиски Козираги. Появление на горизонте Мюнхаузена не сделало меня счастливее.
Я вновь принялся бродить вдоль рядов, но если и достиг какого-то положительного результата, то только в том, что не обнаружил нигде портрета Абу Бабу. Пришлось пойти на крайние меры. Я извлек из кармана разговорник и тараном двинулся на мазил.
– Russe peintre[16]… – твердил я, для солидности добавляя: – Интерпол. Je cherche russe peintre[17]… Интерпол.
Мазилы всполошились, беспокойно завертели головами. Те, кто ходил с планшетами, разбежались в разные стороны.
Наконец, меня взял за плечо пожилой мужчина с длинной черной бородой. Отвел в сторону.
– Если ваш приятель и был здесь, то местная братия его уже давно отшила, – проговорил он на чистом русском. – Они это умеют.
– Но где же тогда его искать? – в отчаянии пролепетал я. – Мне точно известно, что он в Париже.
– Ну, не знаю, не знаю… Где-нибудь в более спокойном месте, и не таком денежном.
Дойдя по бульвару Сен-Жермен до Сен-Жермен-де-Прэ, я остановился. Бесцельное гулянье по Парижу начинало действовать мне на нервы. В третий раз набрал номер Изабель Демонжо[18] – своей единственной парижской знакомой, – но подключился вновь автоответчик. Он что-то ласково и нежно ворковал по-французски. Я бросил трубку.
Итак, Мюнхаузен в Париже. Я старался избегать мыслей о том, каким образом это произошло. Потому что вывод напрашивался один: он снова – и достаточно эффективно – сел мне на хвост. Увидев, как я уезжаю на парижском поезде, дал денег и номер своего радиотелефона проводнику, а сам вылетел самолетом. Впрочем, он мог подкупить и Черемухина. Ведь Голдблюм так торопился залучить того в свои объятия, что мы мчались на роллс-ройсе ни от кого не хоронясь. Скорее всего так и было, поскольку Мюнхаузен оказался на Монмартре даже раньше меня.
