остаётся достойным примером. Выдающийся был воин и человек. По своему…
- Вот как мне с тобой бороться?! Ну, скажи ты мне, Новиков, куда вот ты щас подевался?
Пашка стоит передо мной, руки в боки, взгляд сверкает полированной сталью. Хорош, поганец. Светлый бог Аридоси, как я его люблю!
- Я тут, понимаешь, думаю, из чего нам коньяк пить, а он орёт на меня! Орёт и орёт! Постоянно. Это я сегодня на балконе спать буду, понял? И пить не буду, в одиночку лакай! И вообще…
Пашка не даёт мне докончить мои жалобы, он бросается на меня, обнимает за шею, мнёт рукой мне зад, горячо шепчет на ухо:
- Илюшка! Щас по рюмке и трахнемся. Понял? Терпежу нет…
Мои руки слабеют, я больше не пытаюсь оттолкнуть Пашку, я уплываю, я его люблю, и пропади всё пропадом. Я сейчас не Илья Новиков, не Гирс Орлед, я полностью растворился в этом золотоволосом сероглазом чуде, в его ко мне любви и желании.
- Что ж ты делаешь, Кузнецов? Диван ведь так сломаем, грохнулись как с Луны. К чёрту коньяк этот, потом. Давай… Па-аш…
- Ни фига! - хрипло шепчет Пашка. - По рюмке, и не спорь, я даймио, забыл?
- А, чтоб тебя! Наливай, короче! Загорелось выпить ему, поганцу. Вставай тогда, чего навалился, вот ты сам-то алкоголик и есть, Пашка. Ты чего мне бокалы тянешь, они ж для вина. Точно, алкаш! Пашка! Не смей, гадость, потом же сам орать будешь, что я тебя бью! Ой! Поганец! Ну, всё, - молись Карле Марксе, председатель! Ну, чего ты рыпаешься, а? Попался ведь. Будешь ещё? Будешь? Пашка… У меня встал, блин…
- У меня тоже, Илюшка. Пусти. Вот, видишь? Ладно, правда, к чёрту коньяк, ах ты ж Илька ты мой! Как я люблю тебя…
Всё. Какие ещё тут нужны слова? Плавки и трусы летят на пол, и мы с сероглазым начинаем восхождение на нашу с ним вершину. На вершину, которая только для нас. Самая-самая высокая… Там трудно дышать, - так много там любви, но мы уже закаленные альпинисты, мы там бывали, и там так ясно всё видно… Все Миры там перед нами…
Пашка выпутывается из моих рук, отрывает свои сухие губы от моих, ведёт языком по моему телу туда, - к моему мечу, к моему желанию. Дорожка к счастью. Сероглазый хватается ртом за мой член с такой жадность, что я этого даже чуть пугаюсь. Нашло на Пашу, чего уж тут скажешь. Нечасто с ним так, и так было тогда, в первый наш раз, но тогда мы были совсем ребятишки.
Я перестаю ощущать свои пальцы в Пашкиных волосах, немеют ладони, руки, плечи. А Пашка выпускает меня из своего рта, облизывает мой член, чтобы побольше влаги, сероглазый хочет без крема, ясно…
- Как, Илька? Как ты хочешь? Я на спине хочу, давай…
- Как скажешь, Паш. Да дай же мне выбраться из-под тебя…
Мы барахтаемся на моём необъятном диване, вечная борьба двоих за любовь… Вот я сверху, Пашка подо мной. Не надо бы мне в его глаза смотреть, кончу ведь я раньше времени, я с этими глазами про всякую технику забываю, какое уж там, - это ведь страсть, - с ней даже Гирсу не совладать.
Я упираюсь в диван ладонями по бокам Пашки, нависаю над ним на вытянутых руках, он сгибает ноги в коленях, прижимает их к плечам. Какой-то третьей своей сущностью я чувствую сейчас всё, что чувствует сероглазый. Так бывает у меня. Так случилось со мной впервые с Пашкой, до этого никогда, и это вершина, я к ней шёл семь жизней, через два Мира.
- Чего же ты? Давай. И знаешь, Ил, сильнее… Я хочу сильнее.
И я хочу сильнее, раз этого хочешь ты, моя Извечная Любовь. Но сильно ведь не значит больно. Я упираюсь головкой члена в Пашкину дырочку, твёрдо, - сильно, - нежно и всё-всё чувствуя, надавливаю. Пашка шумно, сквозь зубы, выдыхает, закрывает глаза и обхватывает меня за ягодицы. Ты хочешь так, сероглазый? Ты будешь задавать ритм, я согласен, я согласен со всем, что тебе хорошо, и со всем, чего ты хочешь. Ведь я этого тоже хочу, ведь мы сейчас одно целое, и я чувствую всё, что чувствуешь ты…
И я врываюсь, - проваливаюсь, - в Пашку. Глубже, не быстро, но уверено. И назад, бёдрами, всем телом, поющим под руками сероглазого. А его ладони то на моей пояснице, то на бёдрах, то снова на ягодицах, - вот это лучше всего. И вперёд, дыхание сбивается, - горы, резкая ясность непостижимой высоты. Ах ты, дирижёр мой рэповый… Быстрее, значит? Боги! Как это… Я не знал до Пашки КАК это может быть! Глубже, ещё! К чертям всякий ритм, Пашка, ведь это страсть. Я ловлю лишь прерывистое, с тихими всхлипами Пашкино дыхание, и вот это-то и есть мой ритм. Так, так, так… Я замираю на секунду, Пашка открывает, - распахивает, - глаза, и в них не блеск стали, в них сейчас лёгкое уральское облачко и любовь.
- Ты че-чего? - еле выговаривает Пашка.
- Сейчас, Пашенька мой. Я на тебя смотрю, и больше не могу на тебя смотреть, у меня глазам больно, такой ты…
- Люблю тебя, зараза ты кудрявая! Дальше, Илюша, дальше, я кончу скоро.
Да. Я знаю, это мне не трудно, знаю, что мы кончим вместе. Так у нас было только раз, тогда, впервые, и это было навсегда. И это произойдёт сейчас, это будет, это так много значит для меня. Я стараюсь не спешить, и не выходит. Пашкино тело плавится от моей любви, и тут же твердеет на моём члене, и плавиться снова. Он теснее сжимает мышцы, я каждой клеточкой чувствую своё движение в нём. Каждый Пашкин мускул, - и внутри и снаружи. И ничего лучше я не чувствовал, и ничего лучше я не видел до сих пор, а уж повидал я…
Вот. Всё, я близко, сейчас. Пашка чувствует это, ещё бы, ведь он со мной одно целое. И… Вот! Я не на Земле, я не знаю, где я и кто я. Смутно чувствую, как подо мною бьётся сероглазый. Сиреневые волны заливают моё тело, душу, разум. И ясная, звенящая в своей кристальной ясности мысль, - навсегда! Пашка навсегда, я у него навсегда, любовь наша навсегда! Меня бьют судороги, во рту я чувствую лёгкий вкус крови, - губу прикусил, блин… Пашка стонет в голос, раскаленные капли его любви ко мне вылетают, - выстреливают, - из его члена. Фейерверк, краше которого нет для меня, и я сквозь сияние, - сияние ярче солнца, - я ловлю лицом, губами, ртом, подбородком эти капли Извечной Жизни.
Это что же? Я не дышу, что ли? Да-а. Я тяну в себя воздух, со свистом, так лучше, так я чувствую его вкус, и он смешан со вкусом Пашкиной спермы. С привкусом… Я валюсь на Пашку, лёгкое движение бёдрами назад, и мой член выскальзывает из него. Пашка смотрит мне в глаза, мы совсем близко, и это навсегда. На пушистой реснице у него маленькая слезинка, эта капелька дороже всех каменьев двух Миров, всех Миров, сколько их там… Пашка опускает ноги, обхватывает своими голенями мои бёдра, ещё крепче обнимает меня, тянет руками меня за затылок, лицом в крутой, скрипичный изгиб своей шеи. Я языком касаюсь Пашкиной кожи, - ко вкусу, который я берегу в своём рту, примешивается вкус его пота. Я вампир, - говорят, на Земле есть такие создания, и я сейчас этому верю, - конечно же, есть. Как же не быть, коль тут, на Земле есть такая кожа, такая шея…
- Пашка… - только и могу я прошептать в этот виолончельный изгиб. - Пашка мой, сероглазый ты мой…
- Молчи, Илька… Молчи, зараза ты моя, самая любимая ты зараза... Хорошо как! Вместе кончили, как тогда, помнишь? Ну да, помнишь, конечно. Как такое забудешь… А почему потом вместе не получалось, а, Ил?
- А это часто и не бывает, наверное… У нас с тобой, во всяком случае… Тем ярче, тем дороже. Так ведь, Паш?
- Так, Ил. Но всё равно жаль. Да, даже тогда, в первый раз когда, я не так приплыл. Тоже, конечно… Но не так. Тогда ярче было, да, - но не так мощно, ты понимаешь?
- Понимаю. Я тебя всегда понимаю, и навсегда. Мощно, говоришь? Так ты же вырос, тогда ярче было, потому что впервые, а сейчас ты знаешь, чего ждёшь. Хотя какое тут к чёрту знание, я вот с тобой просто задыхаюсь от любви, и всегда, как в первый раз…
Пашка счастливо смеётся, целует меня в губы, - легко, не крепко, и я своими губами чувствую каждую клеточку его губ.
- Ну, чего теперь хочешь? - спрашиваю я его прямо в эти губы. - Хочешь меня, или…
- Нет, Ил, - Пашка тоже говорит мне в рот, потом, балуясь, надувает воздухом мой рот, наши щёки надуваются.
