нежно, сердце к сердцу. Он губами касается моей щеки, виска, шрама. Я, теряя всякое соображение, открываю свои губы, тянусь ими вслед за Мишкиными, пытаюсь их поймать. Он спускается мне навстречу, мы, на секунду замерев, встречаемся, - его губы с моими. Его губы... Они кажутся мне чуть твёрдыми и горячие они, как и сам Мишка. А я, теряя всякий над собой контроль, остатками своего сознания понимаю, что именно этого я хотел, - всем сердцем, всей своей мальчишеской душой, и вся моя душа светится сейчас, прямо вижу я этот свет, вижу сквозь плотно сжатые веки, и этот свет не красный, - нет, изумрудный он...
- Мишка... - шёпотом выдыхаю я прямо в Мишкины губы, - Мишка, что ты, как же я тебя ненавидеть могу, а? Я ж тебя так...
Чего говорить тут? А я и не пытаюсь больше ничего говорить. Я, со всей силой первого желания, впиваюсь - не в губы даже в Мишкины, - в рот его, во всего Мишку целиком. Жадно и торопясь, - я знаю, что так больше не будет у меня никогда, - это ж в первый раз! Как бы потом хорошо мне не было, - но этот раз лучше всех других, он впервые.
Мишка вбирает мои губы в свои, и осторожно просовывает ко мне в рот свой язык. Я чувствую, как он быстро и нежно пробегает по моим зубами, касается моего языка и приглашающе замирает. Я шумно выдыхаю воздух прямо Мишке в рот, - щёки мои чуть надуваются, - я ещё сильнее, если только это возможно, ещё плотнее, ещё теснее вжимаюсь в Мишкино, ставшее вдруг твёрдым, тело. Более твёрдым, но не жёстким, и оно всё такое же нежное и ласковое. Я отвечаю своим языком на Мишкину ласку, - а это ведь ласка, это же ясно, - мягкая, игривая и чуть застенчивая, как и положено для первого раза... Мы увлекаемся сильнее и сильнее, мы пьём друг друга, и не напиться нам, в этот раз не напиться, и потом не напиться, хоть всю жизнь пролежи мы с Мишкой так вот, - сердце к сердцу, рот в рот. Мишкины руки скользят по моему телу, по бокам, груди, животу, так он обычно меня щекочет, - но не сейчас. Сейчас это ласка, и я под ней таю, я весь сейчас для этих рук, - сколько уже раз я их чувствовал на себе, на своём теле, а вот так вот, - так в первый раз, и это как откровение...
В голове у меня ничего, да нет же, не то, что бы ничего, а мыслей просто никаких сейчас в голове у меня нет. Счастье, горячая волна любви, в которой я хочу утонуть навсегда, и удивление, что может быть вот так вот, и больно чуть-чуть, в душе, в глубине самой... А мыслей никаких у меня нет, и слово только одно бьётся и жужжит золотой медовой пчёлкой: Мишка, Мишка, Мишка!
А Мишка, - его бьёт, колотит прямо крупная дрожь, и его руки всё смелее, и я уже готов ко всему, - что бы это ни значило, и что бы ни было, - ко всему! Мы стукаемся вдруг зубами, замираем, я нехотя открываю глаза, Мишка тихонько смеётся мне в губы, но руки его замирают... ну чего же он? Дальше, Мишка, не останавливайся, ты ж пойми...
- Дальше, Миш... - голос какой-то не мой, что-то в нём появилось... - Дальше, ещё... Что ж ты, ещё, Ми-иш...
- Нравится? Честно только, Илюша, - нравится?
Я быстро и часто киваю головой, быстро и часто задеваю близкие горячие Мишкины губы свом носом, кончиком самым. Мишка снова смеётся, дрожь его стихает, но желание растёт, - я чувствую это всей кожей, каждым пупырышком, которые её сейчас покрывают.
- Нравится, да? Ты такой, Илька... Ну, так что, - полетели?
- Так мы что же, не летим?
- Не-ет, это только так, - это мы только на взлётной полосе. Полетели? - и Мишкины губы теперь мягкие. И они порхают по моему лицу, и эти губы сейчас мои, хоть кусай их я до боли, до самой крови, и им будет всё, что бы я с ними не делал, всё этим губам будет хорошо и приятно. Ведь сейчас эти губы мои, и я хочу, чтобы им было хорошо и приятно...
- Полетели, - всё, что бы Мишка ни сделал сейчас, - всё это будет хорошо, и всего будет мне сейчас мало.
Я обнимаю его, глажу его кожу, спину, и ниже. Я тискаю Мишку, его мышцы, - они то твердеют, то делаются податливыми, становятся мягкими, оставаясь вместе с тем сильными и упругими. Я чувствую каждый Мишкин мускул, каждую выпуклость и каждую впадинку на его теле. Мы целуемся, - ёлки, это же по-настоящему, это ж так всё по-настоящему, - вот только это и мелькает сейчас в моей голове, и ещё: Мишка, Мишка, Мишка... Я смелею, мой язык теперь у Мишки во рту, здорово как! Какой-то замысловатый танец губ и языков, и ведь никто меня этому танцу не учил, - а поди ж ты, всё ведь именно так как надо, так всё и должно быть. И воздуху немного не хватает, но это ерунда, так даже лучше, - сердце бьётся сильнее, и острее как-то всё. Мишка отрывается от моих губ, я торопливо ловлю его за шею, тяну его назад, снова, губы в губы, - пусть это длится и длится, хорошо мне так... даже не знаю я, как мне хорошо. Но нет, - Мишка мягко, но настойчиво высвобождается, опирается ладонями о диван по бокам меня и шепчет:
- Вот, Илька, вот... Сейчас, погоди чуть-чуть, давай-ка... вот... можно, а, Ил? - Мишка, снова навалившись на меня, просовывает обе ладони мне с боков под резинку плавок. - Давай, Илюша, давай снимем, а, можно?
Я замираю, только сердце совсем заходится, оно у меня сейчас прямо в горле. Нет, мне не страшно, - я понимаю, что это и есть, наверное, самое главное и нужное сейчас. Молча, - не надеюсь я сейчас на свой голос, - молча и торопливо, чтобы Мишка не подумал, что мне страшно или неприятно, молча и торопливо я приподнимаю бёдра, я хочу помочь, мешают сейчас мои тесные плавки, - и мне мешают, и Мишке... Я тянусь руками вниз, быстрее, к чёрту эти плавки не нужные.
- Я сам, Ил, сам, можно, а? - вот же чёрт, меня начинает колотить от его шёпота.
- Да, можно, Миша, только тогда и я тоже... тебе тоже я сам сниму, да?
Мишка снова припадает к моим губам, я ловлю его рот своим, я быстро учусь, оказывается я способный, и учителя у меня, - Мишка и моё любящее сердце. Мишка выгибается надо мною надёжным крепким мостом, мы торопимся, мы задыхаемся, мы мешаем друг другу, - и это здорово! Это так... Никогда у меня так не будет, - ну да, я научусь, я же, оказывается, способный, и я стану ловчее, - но вот так у меня не будет. И мне и жаль этого и всё-таки я тороплюсь, скорее же, Мишка, ну же! Вот, мои плавки у меня на коленях, Мишкины боксёры на коленях у него и Мишка снова ложится на меня, я тяну его к себе, дальше, дальше, Мишка, когда же я полечу?
Мишка целует и целует меня. Целует? Это, оказывается, пустое слово. Как это назвать? Не знаю, - никогда у меня такого не было, не с чем мне сравнивать. Наши губы и языки продолжают самый лучший, самый сложный на свете танец, которому, оказывается, так легко научиться, - надо лишь любить по- настоящему. Я заблудился между Мишкиным языком и губами, я же ещё не научился до конца, хоть я, оказывается, и способный, но я очень уж тороплюсь научиться, ведь это первый раз, а торопиться-то и не надо...
Не знаю, как это, - полетать, - но уплывать я, кажется, начинаю, - тела своего я не чувствую, и Мишкиного тела на себе я тоже не чувствую, я в Мишке просто начинаю растворяться. А он, выдохнув мне в рот, начинает двигать бёдрами, не вверх-вниз, а вдоль моего невесомого тела. Мишкин член трётся, нет, - скользит, - в ложбинке моих бёдер, я сжимаю их крепче, я торопливо сую свою ладошку в тесноту, - туда, я хочу поймать его в руку, поймать эту самую редкую рыбку, которою мне только дано поймать в мои двенадцать с половиной лет. Мишка понимает меня, ещё бы, - мы же почти что растворились друг в друге, - он замирает, даёт мне свою пацанячью тайну, и я горд, я понимаю, что сейчас я для Мишки значу.
Его член ещё горячее, чем сам Мишка. Эта рукоять самого древнего на земле оружия мне точно по руке, и это самая сбалансированная и ухватистая рукоять изо всех, что ложились в мою руку, и в этой жизни, в этом мире, и во всех других, сколько бы их там не было. Мишка теперь двигает своим членом в моей ладони, напористо, ритмично и ритм такой чёткий и неспешный, - ну, и правильно, не торопись, Мишка. Я знаю, - только семь демонов любви ведают, откуда я это знаю, - знаю, что надо обхватить и сжать, не сильно, не слабо, плотно и ласково. Мишка задаёт ритм, я ловлю его. Танец. А я и музыку-то не очень люблю, - откуда же это во мне?
Мишка дышит мне в шею, эх, зря он оторвался от моих губ, а мой членик, кажется сейчас мне таким же большим и настоящим, как у Мишки. Я свободной рукой беру Мишкину ладонь, тяну её туда, к себе, к своей тайне, нас же двое, ведь так? А Мишка... Мишка торопится сам, он сдвигается чуть в сторону, он на мне полубоком, и вот мой пистолетик у него в руке. Я... Я взорвусь сейчас! Чёрт, это я что ли застонал, - похоже, что да... Мишка выпускает мой колышек, и вытаскивает свой из моей руки. Сейчас будет что-то новое, наверное. Мишка начинает целовать мою шею, спускается на грудь, я держу его голову в своих
