Тут она не то, чтобы просто врала, но уж точно искажала правду, и Ури не выдержал:
– Быстро же эта трава растет! Еще и года не прошло, как твой Карл сбежал...
Однако Инге не дала ему закончить его разоблачительную тираду:
– «Еще и башмаков не износила», да? Будем считать заседание суда открытым?
– Будем, – согласился Ури. – И начнем сначала. Кто же он такой, твой Карл?
– Что за странный вопрос! Ну, работал парень у меня в свинарнике, забивал свиней...
– Просто работал – и все? Не надо, Инге. Я ведь знаю, что он человек непростой.
– Откуда ты можешь знать, что за человек Карл?
– От Клауса.
Инге захохотала:
– Это же надо – от Клауса! Более надежного свидетеля ты не мог представить?
– Напрасно ты смеешься. Клауса, конечно, трудно назвать гигантом мысли, но в его дырявой голове есть забавная способность магнитофонно записывать особо полюбившиеся ему фразы. Ты не поверишь, но в основном это фразы Карла.
– Например?
– Например: «Все запреты придуманы нарочно для меня, чтобы мне было что нарушать». Хочешь еще?
– Ну?
– «Я живу в социальном вакууме – без дома, без семьи, без будущего, но зато и вне этой бездушной камнедробилки». Узнаешь?
– И все это произнес Клаус? Он, бедняга, и слов-то таких не знает.
– Я же сказал тебе: он – магнитофон. А магнитофон никаких слов не знает, он только воспроизводит при нажатии кнопки то, что было записано раньше.
– Странно, почему он ничего подобного никогда не воспроизвел мне?
– Может, потому, что тебе не хотелось нажать на нужную кнопку. Будто ты не догадываешься, какую кнопку у Клауса надо нажать тебе. Бедняга влюблен в тебя по уши.
– Ну, а какую кнопку надо было нажать тебе?
– Примерно ту же самую. Я ведь теперь соучаствую в его эротических снах о тебе.
– Что значит – теперь? С каких пор?
– Раньше он видел сны о тебе и о Карле. Он обожал Карла как объект твоей любви. Теперь он обожает меня за то же самое.
– Ну и фантазии у тебя! Кто из вас начитался Фрейда – Клаус или ты?
– Боюсь, что Фрейда начитался Карл. Иначе почему бы он нанялся к тебе забивать свиней?
Инге, не отвечая, взяла свой бокал, покрутила его в пальцах, полюбовалась прохладным отблеском жидкости в хрустале и начала отхлебывать вино мелкими глотками.
– А как ты думаешь, почему? – после долгой паузы спросила она.
– Может, потому, что ты ему, как и мне, регулярно подсыпала в вино приворотное зелье?
Ури предполагал сказать это в шутку, но почему-то слова его прозвучали вызывающе и даже враждебно. Инге отшатнулась, как будто он ее ударил, и уронила бокал на поднос. Бокал не разбился, но угрожающе зазвенел, отчего за закрытой дверью жалобно заскулил Ральф. Он недвусмысленно намекал хозяйке, что в интересах ее же собственной безопасности ей не следует пренебрегать своим верным стражем. Инге твердой рукой водворила бокал на поднос и, не сделав никакой попытки утихомирить пса, обернулась к Ури.
– Выходит, Марта сыграла свою игру правильно, – сказала она печально – Она вбила клин между нами так ловко, что даже приворотное зелье не помогло.
– При чем тут Марта? – огрызнулся Ури, хотя отлично знал, при чем.
Но Инге не успела ему ответить, потому что в этот момент к пронзительным завываниям Ральфа присоединился знакомый колокольный звон.
– Ну вот, только проблем с Отто мне сейчас недостает! – поморщилась Инге и поспешно нашарила ногой стоящие под креслом комнатные туфли.
– Что ему вдруг понадобилось среди ночи? – риторически спросил Ури.
– Наверно, у него тоже саднит сердце после сегодняшнего представления.
– С чего бы это? По-моему, он очень весело аплодировал артистам.
– Я думаю, ты ошибаешься, – Инге подхватила поднос и пошла к дверям.
– Ты не всегда так сразу бежишь на его зов, – упрекнул ее Ури, чувствуя себя одновременно виноватым и обиженным.
Как только Инге отворила дверь в коридор, Ральф тут же сменил скорбный вой на радостный визг и, чуть не сбив ее с ног, восторженно бросился передними лапами ей на грудь. Инге стряхнула с себя его тяжелые лапы и позвала ласково:
– Пошли со мной, псина.
– А я? – спросил Ури – Мне тоже идти?
– Не нужно, ты его раздражаешь.
– Кого – этого? – Ури кивнул на Ральфа.
– И этого, и того. Так что лучше оставайся тут. Я тебе позвоню, если будет нужно. Только не засыпай подожди, пока я вернусь – мы ведь не договорили.
– Что же мне пока делать, телевизор смотреть, что ли?
Инге остановилась на пороге:
– А ты подумай.
– О чем мне думать в три часа ночи?
– Я дам тебе тему для размышлений: представь себе, что Карл – тот самый профессор, радикальные взгляды которого когда-то казались мне откровением.
И вышла в темноту на колокольный зов, оставив Ури наедине с Карлом, который оказался бывшим профессором, бывшим любовником, бывшим гуру и Бог знает кем еще.
Инге
Инге еще с порога поняла, что на этот раз Отто и впрямь не в порядке, безо всякого притворства. Вообще-то за эти годы он сам приучил ее не слишком доверять его театральным спектаклям с предсмертными хрипами и закатившимися глазами, но сегодня он даже выглядел не так уж драматично – наверно, потому, что страдал истинно, а не напоказ. Сердце Инге сжалось от смешанного чувства жалости и вины: страсть к Ури – или любовь, или просто наваждение, кто знает? – захватила ее настолько, что она последнее время совсем забросила отца.
Пытаясь удержать его жалкую искусственную руку, слабо, но настойчиво колотящую в рельс, она несколько раз повторила утешительно:
– Все в порядке, Отто, успокойся, я здесь.
Но он, не замечая Инге, продолжал упорно отстукивать что-то короткое и незнакомое – вроде бы одно слово, которое она не смогла сразу расшифровать, хоть и привыкла схватывать на лету не слишком сложные требования и просьбы отца. Поспешно закатывая рукав его ночной сорочки, чтобы измерить ему давление, она пыталась понять, чего он добивается. Выходило что-то несусветное, вроде «не нагрела» или «обгорела». Решив, что это бред, Инге мысленно отмахнулась от его настояний, тем более что давление оказалось угрожающе высоким. Она нашла в настенной аптечке нужную ампулу и, быстро наполнив шприц, отстегнула протез, – поразительно, но именно сегодня, словно предчувствуя приступ, отец ни в какую не согласился снять протез перед сном, – перетянула культю повыше локтя резиновым жгутом и стала искать подходящую вену для укола. Она надеялась, что ей удастся приостановить развитие гипертонического криза – очень уж не хотелось тащить старика среди ночи в больницу, да и сил, честно говоря, на это не было. Пока она медленно вводила в вену лекарство, обрубок отцовской руки продолжал ритмично дергаться в ее ладони, наверняка отстукивая то же самое непонятное слово. Но после всех сегодняшних передряг у нее просто не было сил напрячься, чтобы распознать нечеткие знаки его воли.
Лекарство, слава Богу, подействовало почти сразу – уже через несколько минут веки Отто дрогнули, и он открыл глаза. Взгляд, правда, был еще затуманенный, но он быстро прояснялся, да и цвет его лица начал постепенно возвращаться к норме, так что с больницей можно было, пожалуй, повременить. Заново
