и Габриэлой перешел в легкую перебранку, и голоса их зазвенели на более высоких нотах. Отто услышал, как дочь сказала тоном, не допускающим возражения:
– Пожалуйста, фрау Штрайх, оставьте нас одних на пять минут. Мне нужно обсудить с отцом важную семейную проблему.
Габриэла начала было протестовать, но Отто, испугавшись, что сейчас они рассорятся и Инге уволит Габриэлу, как она уволила Марту, – уж кому, как не ему было знать, какая его дочь стерва! – лихорадочно заколотил лапой в рельс:
«Суп! Суп подгорит, Габриэла!»
Неясно, поняла ли Габриэла его предостережение или просто вспомнила про суп, но она молча вышла на кухню и закрыла за собой дверь, оставив Отто наедине с дочерью. Инге долю секунды поглядела ей вслед и с улыбкой перевела взгляд на отца:
– Ишь, как она бросилась тебя спасать! У тебя с ней роман, что ли?
Отто, польщенный таким предположением, ответил ей с некой даже лихостью, о которой он последние, мучительные свои годы и думать уже забыл:
– А что, только тебе можно романы заводить?
Инге рассмеялась и с неожиданной нежностью погладила его по сильно полысевшей, но все еще кудрявой голове:
– Что ж, роман так роман, лишь бы на здоровье! О-о, я вижу, она тебя даже постригла? Ну и ну!
Она так давно не прикасалась к нему, – по-человечески не прикасалась, а не по необходимости, когда надо было поменять ему пеленку или ночную сорочку! Он с немой мольбой прижался щекой к ее руке, чтобы она не сразу ее отдернула. Еще минута, и он все бы ей рассказал, но, к счастью, – ничего себе счастье! – он уже не способен был мигом выпалить то, что рвалось из него наружу. А пока он поднимал лапу к рельсу, дочь успела отнять руку, и он, в свою очередь успел подумать, что ей противно прикасаться к его ссохшейся старческой коже, и от этой привычной мысли все вернулось на свои места – осторожность, недоверие, неприязнь.
– Куда же мог запропаститься этот план? – спросила она, ничуть не подозревая о пронесшейся в его душе мгновенной буре чувств.
Что ж, так даже лучше, пусть и дальше не подозревает. Ее недогадливость ему на руку – пусть она и дальше не подозревает, что он спрятал этот план. Инге начала задумчиво шагать из угла в угол, обращаясь то ли к нему, то ли к себе самой:
– Черт-те что! Я уже всюду, где могла, искала. Ума не приложу, где еще его искать. Я помню, что он долго лежал в маминой шкатулке среди других старых бумаг. Я его так ясно себе представляю – коричневая папка, а в ней несколько больших желтоватых листов с планами отдельных частей. Но это было давно, куда же он делся потом? Куда я могла его перепрятать?
Она резко остановилась перед античным бюро орехового дерева, в котором хранились всякие нужные и ненужные документы, накопившиеся за долгую жизнь Отто, и принялась перебирать аккуратно перевязанные разноцветными тесемками связки старых писем, банковских счетов и контрактов. Отто дважды ударил лапой в рельс: он терпеть не мог, когда рылись в его бумагах – нужно было срочно вызывать Габриэлу. Та немедленно возникла на пороге с чашкой супа на подносе, – наверно, стояла под дверью и ждала удобного момента, чтобы ворваться.
– А вот и наш супчик! – радостно объявила она и, не глядя на Инге, быстрым шагом направилась к креслу Отто. – Замечательный супчик, именно такой, как мы любим!
Инге с треском закрыла выдвинутые ящики комода и невидящими глазами уставилась на ловкие руки Габриэлы, повязывающей салфетку под подбородком Отто. Предоставив Габриэле готовить его к приему пищи, что стало теперь для него непростой процедурой, Отто продолжал напряженно следить за дочерью – что-то неуловимое в ее поведении тревожило его. Она секунду постояла задумчиво прикусив губу, потом тряхнула волосами и сказала то ли ему, то ли себе самой, то ли фрау Штрайх:
– Ничего не поделаешь, придется ехать в Байерхоф!
«Зачем?» – сердито отстучал Отто, хотя он прекрасно знал, зачем ездят в Байерхоф.
– В Управление по Охране Памятников. Там можно получить новую копию плана.
При упоминании Управления по Охране Памятников Отто пришел в ярость и, расплескивая по скатерти аппетитный супчик Габриэлы, принялся сбрасывать с обеденного столика все, до чего мог дотянуться – вилку, ложку, нож, солонку и плетеную хлебницу с хлебом. Некоторое время Инге молча следила, как фрау Штрайх, обиженно поджав губы, поднимает и кладет на стол сброшенные предметы, которые Отто тут же сбрасывает обратно.
– В чем дело, папа? – наконец спросила она.
«Что за горячка? Чего вдруг тебе срочно понадобился план?»
– Хочу кое-что отремонтировать и перестроить.
«Ты что, получила наследство? Интересно, от кого?»
– Почему именно наследство? Есть другие способы получить деньги на ремонт памятника архитектуры.
«С какой стати кто-то даст тебе деньги на ремонт твоего памятника?»
– Есть фонды, которые дают на это деньги, если я обязуюсь после ремонта открыть замок для публики.
Если бы Отто мог взреветь, он бы взревел. Если бы он мог вскочить и стукнуть по столу кулаком, он бы вскочил и стукнул по столу кулаком. Но ничего этого он не мог. Единственное, что ему оставалось, это сбросить со стола фарфоровую чашку с замечательным протертым супом из зеленого горошка, что он и сделал. Габриэла ахнула и закрыла лицо руками. Отто на мгновение стало ее жалко, но сейчас ему было не до нее, тем более что с закрытым лицом она выглядела куда лучше, чем с открытым. Поэтому он оставил ее стоять, как она стояла, и заколотил в рельс со всей яростью, на которую был способен:
«Запрещаю! Запрещаю! Запрещаю!»
В ответ Инге повернулась и молча пошла к двери. Отто заколотил еще громче:
«Вернись! Не смей уходить!» Но она, конечно, и не подумала вернуться – она открыла входную дверь и сказала с порога:
– Не стоит так горячиться, Отто, ты все равно ничего не можешь мне запретить. А мне придется на это пойти, как мне это ни противно, потому что я не вижу другого способа заработать хоть еще немного денег.
«К черту деньги!» – отстучал он, краем глаза следя, как Габриэла отняла руки от лица, взяла тряпку и начала вытирать пол.
– Поверь, папа, у меня больше нет сил бороться за каждый пфенниг, чтобы сводить концы с концами в этом проклятом замке, – тихо сказала Инге и ушла.
Глядя, как за ней закрывается тяжелая дубовая дверь, Отто откинул голову на спинку кресла и громко заскулил. Ему было жаль себя, потому что он не хотел быть ей в тягость, ему было жаль ее, потому что он был ей в тягость, но сейчас ему было особенно жаль замечательный протертый суп из зеленого горошка, который он расплескал по полу без всякой пользы.
Инге
– Итак, в путь! Труба трубит! – пропела Инге, затягивая ремень пассажирского сиденья.
Пока Ури давал последние инструкции Клаусу, Ральф сделал очередную отчаянную попытку протиснуться в кабину, а когда она не удалась, решительно растянулся на асфальте прямо под колесами, всем своим видом давая понять, чтобы они и не помышляли уехать без него.
– Что будем с ним делать? – спросил Ури, – с собой, что ли, возьмем?
– Ни за что! – твердо сказала Инге. – Мы едем далеко и по делу.
Ури сел за руль и начал затягивать ремень:
– Так что, переехать его? Ты же знаешь, я давно мечтаю.
Инге задумчиво разглядывала содержимое своей дорожной сумки:
– Может, и не переехать, но уж обмануть его точно придется, – она вынула из сумки бархатную комнатную туфельку и скомандовала:
– Клаус, открой ворота! А только мы выедем, тут же закрой!
Как только Клаус развел в стороны тяжелые створки ворот, Инге размахнулась, изо всех сил швырнула
