время во рту сохнет и ладони потеют.
Сегодня Ури позвал меня пойти с ним посмотреть на новый подвал, который они с Вильмой нашли под круглым залом, а сам был нервный. Он потащил меня вниз, где темно и воняет, и все время подгонял: «иди быстрей! иди быстрей!», а я быстро не могу, если у меня во рту сохнет. Я бы мог ему про это сказать, но он ничего не слушал, будто он был не со мной, а где-то в другом месте. Когда мы наконец вышли из подвала, я сильно проголодался и хотел идти домой ужинать, но он меня не отпускал – сел на камень в круглом зале и стал молчать. Целый час сидел и молчал. Я прямо чуть с ума не сошел и стал его просить, чтобы он отпустил меня домой, но он был как глухой, он даже не слышал, что я говорил. Тогда я, чтобы не молчать, решил рассказать ему страшный секрет, про который я должен был бы поклясться Карлу на крови, но не успел, потому что Карл тогда от нас сбежал и не вернулся. И пусть я даже не поклялся Карлу, секрет-то все равно был настоящий, потому что кроме Карла только я его знал, но Ури меня не слушал. Он вроде ждал, пока кто-то во дворе заведет чужую машину и уедет.
После этого мы поднялись наверх, прошли через рыцарский зал на кухню и сели ужинать. Хоть фрау Инге нажарила капусты и велела Ури меня покормить и хоть капуста была вкусная, с салом и со шкварками, сидеть рядом с Ури было трудно, потому что фрау Инге куда-то делась и он снова был нервный. Из-за этого все предметы на кухне стали противно звенеть – и чашки, и тарелки, и сковородки, а особенно ножи и вилки. Не знаю, слышал ли этот звон Ури, но он сам начал звенеть так громко, что у меня по всему телу пошла сыпь. Тогда я решил рассказать ему секрет про Отто и фрау Штрайх, чтобы заглушить все эти звоны.
Этот секрет так понравился Ури, что он даже засмеялся, но все равно не перестал звенеть. Он быстро кончил есть, выскочил из-за стола и помчался через двор искать фрау Инге – при этом он звенел, как пожарная машина или скорая помощь. Когда он исчез за дверью Отто, я помыл посуду и пошел кормить свиней. Но хоть я плотно закрыл за собой дверь, я все равно слышал этот противный звон. Не знаю, может, это у меня в ушах звенело. Правда, как только мне навстречу выбежал Ганс и начал тереться об мои ноги, мне сразу стало лучше, и звон стал тише. Я дал Гансу сахар, – у меня в кармане всегда есть для него кусочек, – приготовил пойло свиньям на ужин, разлил его по кормушкам и собрался уходить, не дожидаясь, пока они кончат есть. Я надел куртку, отворил дверь и заткнул уши, потому что во дворе тоже все звенело – стекла в окнах, ручки на дверях, ветки на деревьях и даже опавшие листья, которые покрывали камни, как одеяло.
И хоть мне хотелось поскорей убраться из замка домой, пришлось вернуться, чтобы выпить воды, – когда я нервный, у меня во рту сильно сохнет. У нас над раковиной висит доска, на ней фрау Инге пишет мелом разные вещи на завтра и на другие дни. Я вспомнил, что завтра у меня отгул, и глянул, что она там написала – интересно, от какой работы я открутился? На доске была только одна запись:
«День Охотника. Вымыть кабанчика Т15 и свинок Т6 и Т11 и запереть в загоне С – для отправки в станционный ресторан и на колбасную фабрику.»
В ушах у меня вдруг перестало звенеть, и в голове стало прозрачно-прозрачно, так что если бы кто- нибудь заглянул мне в одно ухо, он увидел бы весь свинарник через второе. Я забыл, что пришел сюда напиться, я стоял, как вкопанный, перечитывал запись фрау Инге и никак не мог понять, что там написано. Я не знаю, сколько бы я так простоял, если бы на меня сзади не налетел мой друг Ганс, который очень обрадовался, что я не ушел.
Ганс, как обычно, начал тереться об мои ноги и просить сахар, а я наклонился его погладить и осторожно посмотрел на его номерок – так, чтобы он не заметил и не стал паниковать. Им всем, когда они родятся, вдевают в уши такие маленькие алюминиевые колечки с номерками, чтобы их различать. Я и раньше знал, что номер Ганса – 15, но мне вдруг показалось, что я мог ошибиться, я ведь часто путаюсь в цифрах. Но на этот раз я, как назло, не ошибся – на маленькой белой пластиночке, свисающей с уха Ганса, была нарисована колючая черная единица, а за ней пузатая черная пятерка. Я точно знал, что так пишут пятнадцать, и фрау Инге так же написала на доске, только доска была черная, а цифры белые, но все равно они обозначали, что завтра Ганса зарежут.
Я повторил вслух: «Завтра Ганса зарежут» – и ничего не почувствовал, будто у меня внутри все замерзло. Мне показалось, что у меня кишки в животе смерзлись, как свиные потроха у нас в морозилке, – фрау Инге дает их мне бесплатно в те дни, когда она возит мясо на колбасную фабрику. Я приношу их домой, и мамка тут же прячет их в морозилку, приговаривая противным тонким голоском, как будто ей пять лет: «Спасибо, тетя Инге, за то, что вы сами ни за что бы жрать не стали!».
Сначала я боялся двинуться, чтобы смерзшиеся кишки у меня в животе не разбились, но потом подумал, что только я могу спасти Ганса, который все еще продолжал тереться об мои ноги. И я сказал ему веселым голосом – так, чтобы он ничего не заметил и не испугался:
– Подожди меня тут. Сейчас я побегу и принесу тебе сахар!
Я бегом выскочил из свинарника, чтобы скорее найти фрау Инге и попросить ее зарезать завтра какого-нибудь другого кабанчика, а не Ганса. Но во дворе я остановился, как вкопанный: я вдруг вспомнил, что фрау Инге куда-то пропала и Ури пошел ее искать. В кухне было темно и в спальнях тоже, – значит, они еще не вернулись. Тогда я направился к Отто, хоть там что-то точно было не в порядке, потому что чем ближе я подходил, тем громче звенело у меня в ушах. Я толкнул дверь и вошел – всюду горел свет и все столы, стулья, дверцы шкафов и стаканы в буфете дрожали и звенели, как в страшных фильмах, которые показывают по телевизору в субботу вечером после погоды. Ни в салоне, ни в коридоре никого не было, но из спальни доносился шум, и я пошел туда. Там все звенело еще громче, Отто лежал в кровати одетый и махал на Ури протезом, а фрау Инге не было. Я спросил Ури, нашел ли он фрау Инге, но из-за звона не расслышал, что он сказал. Тогда я крикнул громче:
– Где фрау Инге?
С ней что-то было не в порядке, потому что Ури сверкнул на меня глазами, будто выстрелил:
– Она внизу, возится с геранями.
Я сразу понял, что Ури говорит неправду, но не стал с ним спорить, а попросил:
– Я пойду к ней, можно?
Тут Отто начал стучать об стенку: «нет-нет-нет-нет», но я не собирался его слушаться:
– Так я пойду к ней, мне надо с ней поговорить.
Ури сначала не ответил – может, собирался мне позволить, но Отто продолжал стучать 5 «нет-нет-нет- нет». Ури посмотрел на него и покачал головой:
– Нет, не выйдет. Она там заперлась и никого не впускает.
Я так и знал: у них что-то случилось – чтобы Ури послушался Отто, такого я еще не видел! Но мне было не до них, мне нужно было спасать Ганса. И вдруг я понял, что я должен сделать, мне даже стало смешно, как я раньше не догадался. Замерзшие кишки у меня в животе вдруг как-то сами собой распустились, так что мне срочно понадобилось в сортир. Но мне не удалось сразу уйти, потому что Ури попросил меня поменять Отто пеленку. Я сперва хотел сказать «нет-нет-нет-», точно так, как Отто стучал мне, но потом я подумал, что раз фрау Инге заперлась давно, значит, она весь вечер не меняла Отто пеленку, и он насквозь промок и провонялся. И я решил, что я успею спасти Ганса, после того, как сбегаю в сортир, поменяю Отто пеленку и надену на него ночную сорочку.
Ури не дождался, пока я выйду из сортира, а, прыгая через три ступеньки, помчался по лестнице в подвал. Я услышал, как внизу хлопнула дверь, – значит, ему фрау Инге все-таки открыла! А значит, я бы мог выскочить из сортира и побежать за ним вслед, – может, она бы и меня впустила. Но мне уже не хотелось ни о чем ее просить: я сам знал, что надо сделать, чтобы спасти Ганса.
Ури
Дверь, слава Богу, на этот раз была не заперта, и от его рассчитанного на сопротивление толчка распахнулась так широко, что он, влетев в комнату, чуть не опрокинул большой стол, на котором была навалена плохо различимая в сумраке куча вещей. Инге, по-прежнему стоя на коленях перед высоким камином, все еще тщетно пыталась разжечь в нем огонь. Как раз в тот момент, когда Ури оказался рядом с ней, очередной столб пламени стремительно взметнулся к потолку и тут же опал, заполнив комнату дымным дыханием сырых сосновых веток. Инге, не поворачивая головы, сказала ровным мертвым голосом:
– Ради Бога, Ури, запри дверь.
Ури послушно вернулся к двери, вглядываясь по пути в наваленные на столе вещи. Насколько он мог разглядеть в мерцающем свете каминных углей, Инге сдвинула на край стола горшки с геранями, чтобы
