– Ничего не случилось, папа. Все в порядке. А почему Клаус не снял с тебя протез?
Отто и не подумал ответить на ее вопрос. Он был полон своих вопросов:
«Зачем заперлась, пробежала не зашла зачем».
– Что ты придумал? Я просто спешила закончить с геранями – и все.
«Не ври не ври не ври кто-то приезжал кто кто приезжал».
– Кто именно тебя интересует? Сегодня через нас, кажется, сто человек проехало. Мы ведь заканчиваем стройку.
«Не ври не ври», – повторил Отто и переключил свой лихорадочно горящий взгляд на Ури, который пытался проскользнуть мимо с охапкой курток и пиджаков.
Стальная лапа заколотила в рельс с удвоенной скоростью:
«Стой Ури куда вещи Карла почему кто приезжал кто».
С чего она взяла, что Отто не в счет? Да у него память, как ни у кого другого!
Услышав про Карла, Ури приостановился было, но Инге нетерпеливо указала ему на дверь:
– Уходи скорей, уходи, я уложу его в постель и приду.
Отто отчаянно задергался в кресле, возражая всем телом:
«возьми меня к себе я не хочу один что случилось что случилось».
Отстучав этот отчаянный призыв, он ужасу Инге, с неожиданным проворством соскользнул с кресла на холодные камни лестничной площадки и стал корчиться в судорогах совсем близко к краю ступенек. Инге наклонилась, покачнулась, упала на колени и, не в силах удержать отца, в панике позвала: «Ури!» Он, слава Богу, услышал, рванулся обратно и, с ходу оценив ситуацию, уронил вещи на пол, чтобы перехватить старика в последний миг перед тем, как тот начал скатываться вниз в подвал.
– Для полноты картины мне сейчас только не хватало, чтобы у него начался приступ, – прошептала Инге, наполняя шприц, пока Ури укладывал Отто в постель. А потом собирал разбросанные по всему коридору вещи Карла, чтобы повесить их к себе в шкаф и освободить ее от страха.
Что бы она делала, если бы Ури и впрямь послушался ее, взял фургон и уехал? Да ничего бы она не делала, просто умерла бы – и все!
Ури
Неясно было, почему старик закатил такую истерику из-за случайного визита какого-то незнакомца. Ури тщетно искал ответ на этот вопрос, пока они собирали разбросанные по всему коридору одежки Карла. Когда все мелочи были возвращены в сумку, Инге последний раз заглянула к Отто – старик спал на спине, нос его заострился, хриплое дыхание было ровным.
– Пошли, – сказала Инге. – Я надеюсь, укола хватит до утра.
И они зашагали через ночной, пустынный, шуршащий опавшими листьями двор.
– А что холодильник? – на миг вернувшись к реальности, спросил Ури. – Они закончили монтаж?
Инге ответила не сразу, а чуть погодя, когда они уже поднимались на крыльцо, с деланным спокойствием, чтобы Ури не заметил радостного звона в ее голосе. Она еще не поверила окончательно, что он останется, и его интерес к холодильнику добавлял ей надежды:
– Почти закончили. Утром приедут на пару часов доделать какие-то мелочи.
Она открыла дверь, и они наконец ввалились к себе, в ласковый буржуазный уют кухни.
– Если бы ты знал, как Карл презирал меня за мою любовь к обывательским радостям! – призналась Инге, открывая дверцу буфета, за которой она держала свой небольшой, но со вкусом подобранный набор напитков. – Давай выпьем по рюмочке «Ашбаха», а то меня знобит.
– Только чур! Никаких приворотных зелий, драконьих зубов и трав забвения! – предостерег ее по- израильски равнодушный к спиртному Ури по пути в свою комнату, где он поставил сумку Карла в одно кресло, а на спинку другого сбросил куртки и пиджаки, которые он завтра намеревался свезти в чистку. Под грузом наспех брошенных на спинку вещей кресло гулко рухнуло навзничь, непристойно задрав к потолку свои слишком изящные ножки. Пока Ури поднимал кресло и опять собирал в кучу в который раз разбросанные вещи, ему стало жарко. Он снял с себя куртку и бросил ее в то же кресло поверх одежды Карла, подумав мелком, насколько вид его комнаты нарушает сейчас все представления Инге о порядке и уюте. Он даже попытался немножко разровнять пеструю охапку вещей, в результате чего они снова свалились на пол. Тогда он отмахнулся от всего этого безобразия, – все равно завтра везти все в чистку! – и направился к двери. Почти у самого выхода он наступил на какой-то мелкий предмет – это оказался ключик от его почтового ящика, на который адресовала ему письма мать. Ключик, наверно, выпал из кармана его куртки, пока он перебрасывал ее с места на место.
Ури сунул ключик в наколенный карман джинсов и вышел в темный коридор. В кухне тоже было темно, неяркий свет струился из спальни Инге, – она ждала его, шагая из угла в угол, на столике у кровати стояли два бокала и нераспечатанная бутылка душистого местного коньяка «Ашбах».
– Можешь сам открыть бутылку, чтобы убедиться, что я ничего не успела туда подмешать.
Ури осторожно вытащил пробку, налил коньяк на донышко бокалов и сел в кресло под лампой.
– Я слушаю, – сказал он, согревая коньяк в ладонях. – И сядь, ради Бога, не мелькай передо мной, как тигрица в клетке.
Инге не села, но снизила скорость своих метаний по комнате и начала медленно, словно нащупывала путь через трясину:
– Для меня он всегда был Карл.
На этой фразе она запнулась и пожаловалась:
– Рассказать все по порядку трудней, чем выпрыгнуть из окна самолета. Уж кто-кто, а ты должен это понимать.
– Давай, прыгай! – подбодрил ее Ури теми же словами, какими он подбадривал новичков-курсантов перед первым прыжком. – Зато потом будешь чувствовать себя героем.
Инге вдохнула воздух глубоко в легкие, чтобы сказать как можно больше на одном выдохе:
– Я узнала, что его зовут Гюнтер фон Корф, только когда увидела его фотографию в газете. Вернее, во всех газетах. Во всех до одной. Его ведь долго не могли найти, потому что ни в каких операциях он сам не участвовал, – он был у них мозговым трестом. Он знал всех – его не знал почти никто. До того у него было только имя, а лица не было. Имя это к тому времени знали все, но ты сам понимаешь – мне и в голову не приходило... И вдруг на первых страницах всех газет я увидела... Ты не можешь себе представить мой ужас... Впрочем, нет, сперва я не поверила своим глазам, подумала: какое потрясающее сходство! Я ведь знала, что его зовут Карл фон Гревниц. Для меня он навсегда останется Карлом. Ты ведь знаешь, имя человека не случайно – оно отражает его глубинную сущность. Сущность Карла должна отличаться от сущности Гюнтера, несмотря на общую для обоих приставку «фон». Впрочем, именно этот «фон», повторенный и в том, и в другом имени, заставил меня поверить, что это Карл. Потому что и «фон» отражает глубинную сущность, а Карл и не хотел потерять ничего из того, что было для него важно. Он очень чтил свою голубую кровь... и мою тоже... Я ведь тоже могла бы называть себя баронессой фон Губертус... Просто мне это казалось нелепостью, а ведь он меня за эту бесполезную приставку ценил...
– Инге, – перебил ее Ури. – Давай сначала факты, а психологию потом.
– Ты же сам спросил, как я могла его любить, – заупрямилась было Инге, но Ури тоже заупрямился:
– Об этом после. А сейчас скажи: что ты делала у фонтана Тренто?
– Сидела в кафе за углом и ждала Руперта Вендеманна. Только я не знала, что это будет именно он. Я ждала человека, который скажет мне пароль и заберет спортивную сумку с теннисной ракеткой, которую я привезла из Кельна.
– По просьбе Карла?
Инге молча развела руками – мол, по чьей бы еще?
– И это оказался Руперт?
– Он самый. Как всегда, в тугих шелковых брюках, натянутых прямо на голый член. Я узнала его сразу, как только увидела из окна, – когда он еще шел по улице, разглядывая вывески. Он вошел в кафе, огляделся, увидел меня и просиял: я ему явно понравилась.
– Как он тебя узнал?
– Я держала в руке черный дождевой зонтик, хоть погода была солнечная.
– О, Боже! Совсем как в кино!
– Для него это и было кино! Он подошел и сел напротив меня, так что сумка с ракеткой оказалась на
