– Ты по-прежнему ходила на почту два раза в день?
– Нет, гораздо реже. Ведь для этого надо было ездить в Гейдельберг.
– Почему в Гейдельберг?
– Я жила там последний год перед арестом Карла.
Похоже, она опять начала засыпать после каждого слова, так медленно она говорила.
– А что ты делала в Гейдельберге?
Инге не ответила, плечи ее обмякли, она ровно дышала, прижимаясь щекой к жесткой щетине коврика для ног. Зажав в кулаке свой ключик, Ури осторожно поднялся с пола, достал из наколенного кармана второй ключик и положил на ладонь рядом с первым. Они лежали рядом – неразличимые, как близнецы, маленькие хранители чужих секретов, изощренные завитки человеческой изобретательности. Разницу в них можно было заметить, только внимательно присмотревшись к тонкой вязи цифр, сплетающихся в пятизначный номер на округлой поверхности каждой головки. Там, рядом с гирляндой цифр, стояла одна буква: на ключике Ури – «В» – Вормс, на новом ключике – «Г» – весьма возможно, что Гейдельберг. Оставалось только съездить туда и проверить, есть ли в этом ящике какие-нибудь письма.
Возможностей для неудачи такой экспедиции было не счесть: в ящике может не быть никаких писем, ключ может оказаться неподходящим, город может оказаться не Гейдельбергом, ящик мог давно сменить владельца. Спрашивать что-либо у Инге было бесполезно – она спала глубоким сном, и Ури стало жалко оставлять ее на холодном полу. Он снял покрывало, откинул край перины и, подхватив Инге под плечи и коленки, рывком переложил ее на кровать. Когда он стал стаскивать с ее ног неуступчивые резиновые сапожки, она открыла глаза и сказала внятно:
– Будильник.
И тут же опять закатила глаза под веки так плотно, что даже тень от ресниц на щеке не дрожала. Ури неназойливо щекотнул ее за ухом:
– На который час будильник?
Она прошептала в подушку:
– На пять – День Охотника. Одну тушу – в станционный ресторан, и две – на колбасную фабрику.
И тут же заснула так крепко, что ничего не оставалось, как укрыть ее периной и погасить свет. Ури подошел к окну, чтобы задернуть штору, прикидывая по пути, что раз завтра – День Охотника, то ни фрау Штрайх, ни Клауса в замке не будет. А значит, кому-то из них двоих – или ему, или Инге, – придется оставаться с Отто. Ури очень не хотелось целый день ублажать капризного старика, да к тому же он обещал срочно свезти в чистку пиджаки и брюки Карла. Конечно, страх Инге, что кто-то явится завтра в замок искать следы Карла по наводке Руперта Вендеманна, казался Ури совершенно несостоятельным, однако все могло случиться. За кого за кого, но за Руперта Ури бы не стал ручаться – он мог служить и полиции, и «им», и обоим.
А уж если везти вещи в чистку, это должен был сделать Ури, – никто не удивит, что он заботится о своем гардеробе. Тем более что это дало бы ему удобную возможность смотаться в Гейдельберг и проверить почтовый ящик Карла. По всему раскладу ему получалось очень кстати развезти также и заказанные на завтра свиные туши. Беда только в том, что этих бедняг предстояло еще забить, – Инге наверняка не успела сделать это в интервале между проигранной схваткой с Рупертом и несостоявшимся сожжением одежды Карла. Выходило, что если он хочет утром уехать из замка без помех, то должен преодолеть свое отвращение к крови и забить свиней собственноручно.
Он прижался лбом к холодному стеклу, закрыл глаза и, мысленно заставив себя запустить хитроумный механизм гильотины, прошел в воображении через все мучительные фазы работы мясника, – стремительно упал нож, в предсмертном ужасе завизжала свинья, и поток крови хлынул в мраморную ванну. К его удивлению, ничего особенного с ним при этом не произошло – в ушах не затрещали автоматные очереди, к горлу не подкатила предрвотная тошнота.
«Ну и отлично, не стану ее будить, а сам попробую управиться с теми свинками, которых она наверняка уже отобрала на завтра», – безрадостно, но твердо решил он и открыл глаза. Открыл и тут же закрыл: что- то с ним все же было не в порядке – может, перебрал коньяка? Ему на миг привиделось, что ошалевшее стадо свиней ритмично, словно под музыку, мечется по двору в шутовском хороводе. Он опять открыл глаза, но карнавальное видение за окном не исчезло. Напротив, по мере привыкания глаз к темноте в нем стали обозначаться вполне реалистические подробности вроде знакомых розовых пятачков и острых трубчатых ушек, то тут, то там выхваченных неверным лунным светом из плотной свиной массы.
«Да ведь это вовсе не фантазия!» – сообразил наконец Ури, протрезвев. – Просто наши свинки вырвались из свинарника и гуляют по двору!» Он покосился на Инге только для того, чтобы убедиться, что никакие события не способны сейчас нарушить ее сон. Придется в одиночку управляться с этой толпой, обалдевшей от свежего воздуха свободы. Загоняя в свинарник своих подопечных, которые отчаянно сопротивлялись и рвались обратно на воздух, Ури был полон сочувствия к ним – кому бы понравилось всю жизнь стоять в вонючем стойле в ожидании рокового дня, когда любящие хозяева поведут тебя через двойную дверь в забойную камеру?
Однако, несмотря на сочувствие и понимание, он довольно быстро вернул всех нарушителей порядка на места и закрыл загородки, удивляясь, как свиньи умудрились сорвать все замки и вырваться наружу. Предположим, Клаус в расстройстве забыл запереть входную дверь, но почему при этом сами собой открылись все обычно надежно запертые загородки? Так и не найдя ответа, Ури подошел к доске, на которой хозяйская рука Инге записывала мелом расписание основных событий дня. Там было выведено ее четким немецким почерком:
«День Охотника. Вымыть кабанчика № 15 и свинок № 6 и № 11 и запереть в загоне С – для отправки в станционный ресторан и на колбасную фабрику».
Ури довольно быстро нашел свинок № 6 и № 11, но кабанчика № 15 в свинарнике не оказалось. Неужто он так хорошо спрятался во дворе, что Ури его не заметил? Было уже очень поздно, так что Ури не стал тратить время на поиски пропавшего, а добавил к двум первым свинкам еще одну под номером 23, тщательно вымыл всех троих под душем, как невест перед свадьбой, и приготовился поодиночке выводить их за герметическую двойную дверь – туда, куда он сам с того первого дня ни разу не заходил.
И только тут он сообразил, что давно не видел Ральфа. И не слышал. Ни тогда, когда ошалевшие свиньи метались по двору, ни тогда, когда он загонял их в свинарник. Куда он мог деться?
Клаус
Оказалось, что надеть на Ганса ошейник Ральфа не так просто, но я сделал из ошейника петлю, продел в нее его передние ноги и затянул. Получилось довольно прочно, и я вывел Ганса из свинарника. Когда Ральф увидел Ганса в своем ошейнике, он стал бросаться на него так, будто у него на свете не было ничего дороже этого ошейника. Я никогда не думал, что собаки так любят свои вещи – совсем как люди. Попробовал бы кто-нибудь надеть платье моей мамки, она бы ему показала! И Ральф тоже хотел показать Гансу, кто хозяин этого ошейника. Бедный Ганс ужасно испугался и хотел убежать назад в свинарник, но Ральф за ним погнался, так что мне пришлось крикнуть ему «Стоп!». Он не остановился, и я скомандовал ему «Сесть!». Он все-таки сел, но посмотрел на меня с ненавистью и тут же попробовал встать на ноги. Тогда я повторил «Сесть!», и мы молча застыли, глядя друг на друга.
Я понимал, что долго так продолжаться не будет: ему скоро надоест на меня смотреть, тогда он рассердится и прыгнет. А Ральф, если сердится, то становится пострашней мамки! Я повторил «Сидеть!» и быстро потащил Ганса обратно в свинарник. Там я привязал его за поводок к загородке, а сам взял другой ошейник Ральфа – с медными колечками – и опять вышел во двор. Ральф стоял под дверью, ожидая меня с Гансом. Когда он увидел, что я вышел один, он так сильно разочаровался, что даже начал зевать и изображать, как он мною вовсе не интересуется.
Я подошел к нему поближе, сделал вид, что чешу его за ухом, а сам накинул ему на горло ошейник и быстро застегнул, чтобы он не вырвался. Но он не вырывался, потому что в этом ошейнике мы с фрау Инге всегда водим его гулять в лес. И он, дурак большой, решил, что я сейчас поведу его в лес, и покорно пошел за мной, хоть я повел его не к воротам, а в новый холодильник, который как раз сегодня достроили рабочие из города.
Ральф сообразил, что я его обманываю, только когда я привязал поводок к трубе и пошел к дверям. Ох, он и взвыл! Совсем как мамка, когда она увидела свою куртку, в которой я прополз по подземному ходу в замок. Ральф рванулся за мной изо всех сил, но было уже поздно, – я выскочил из холодильника и захлопнул
