другую: «Стенографический отчет допроса Колчака», год 1925. Взял третью: генерал Денстервиль — «Поход на Кавказ и Персию. Мемуары». Взял четвертую: А. Булацель — «На родину из стана белых». Пятая, шестая, десятая, двадцатая — и все такие, каких Василий Антонович в руках ещё не держивал.
— Невозможно оторваться, — сказал он. — Вы богач!
— Пожалуйста, если интересуетесь… Я не из тех, кто трясется над своими книгами и никому их не дает. Книги должны служить людям. Если хотите, пожалуйста, берите любую, читайте. Буду рад.
Все это Черногус говорил по-прежнему с удручающей сухой вежливостью. Листая книги, Василий Антонович обдумывал, как лучше начать разговор, как сделать его откровенным, прямым и доверительным.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Спасибо. Неплохо.
Василий Антонович вернулся в кресло. — У вас тут, кажется, курят?
— Вы же чувствуете табачный дух. Тут все прокурено за двадцать семь лет. Я двадцать семь лет живу в этой квартире. Курите, сделайте одолжение. — Черногус раскрыл коробку табаку, стоявшую на столе, стал свертывать толстую самокрутку. Прикурив от спички Василия Антоновича, он с удовольствием выпустил густой клуб дыма, в комнате сразу стало сизо и сумрачно.
— Врачи грозят гибелью, если не брошу курить. А что же тогда останется? Немощи, недуги, собачья старость? Кому это надо!
— Вам надо основательно полечиться.
— Обратно в больницу меня не тянет.
— Я имею в виду не больницу. Я предлагаю вам… У нас в Ручьях Хрустальных, недалеко от города, есть…
— Знаю, Ручьи Хрустальные.
— Там есть обкомовский дом отдыха. Обычно наши товарищи долечиваются в нем после болезней — после инфарктов, после всяких иных телесных неурядиц.
Черногус насторожился, сухо кашлянул.
— Обкомовский? Дом отдыха? — Глаза его зло сузились, отчего нос стал ещё острее. — А почему это у обкома свой дом отдыха? Вам не кажется, что так выражена тенденция к отделению от масс, к обособлению, к созданию привилегированного положения руководящим партийным кадрам?
Василий Антонович тоже выпустил клуб дыма, разогнал его перед собою рукою.
— Почему же такая дискриминация по отношению к работникам областного комитета партии, Гурий Матвеевич? Всякий порядочный завод имеет свои дома отдыха. У колхоза «Свет Октября» даже собственный санаторий завелся: электропроцедуры, радоновые ванны. Чем же провинился обком, Гурий Матвеевич? Объясните, может быть? Может быть, в обкоме одни тунеядцы засели и бездельники, без зазрения совести проедающие партийный хлеб?
— Я этого не говорю. Я хочу только сказать, что мы жили иначе.
— Это когда же?
— Когда? Вы Ивана Осиповича Коломийцева знаете? — неожиданно спросил Черногус.
— Коломийцева? — Василий Антонович старался припомнить, не слыхал ли он когда-нибудь эту фамилию. — Коломийцева? Нет, кажется, не знаю, Гурий Матвеевич. Не припоминаю, во всяком случае.
— Это был большевик. Молодой товарищ. Студент-юрист. Перед февральской революцией его призвали в армию, отправили в так называемый Баратовский корпус, который действовал в Персии. Я тоже был молодым человеком, тоже студентом и тоже служил в одной из Баратовских частей. Коломийцев занимался разведкой, изучал персидский язык. А я тоже изучал персидский, ещё в университете. Коломийцев взял меня к себе. Затем, после Октября, советское правительство поручило Ивану Осиповичу дипломатическую работу в Тегеране. Иван Осипович, правда, говорил, что у него есть очень серьезный недостаток, который может помешать ему в трудных условиях Востока. Этот недостаток, говорил он, «отсутствие бороды», то есть молодость. Но товарищ Шаумян…. Степан Шаумян… сказал по этому поводу так: «Была бы голова, а борода вырастет». У Ивана Осиповича была отличная голова. В тех дико трудных условиях, когда в Тегеране ещё существовала царская военно-дипломатическая миссия, когда в летней резиденции этой миссии, в Зергендэ, и в парке Атабек Аза-ма, где была ее зимняя резиденция, кутило и бес-чинствовало казачье офицерье, когда англичане шли на Баку, когда советской миссии со всех сторон угрожали расправой, Иван Осипович энергично работал, устанавливал связи с прогрессивными персидскими кругами, пытался завязать отношения с правительством Персии. Хотите, кое-что покажу?
Черногус порылся в ящиках стола, достал папку и из нее извлек старые желтые листы газетной бумаги, просекшиеся на сгибах.
— Это выходивший тогда в Тегеране «Бюллетень Рейтера», — сказал он. — Вот тут подклеен перевод этой обведенной красным заметки» Почитайте.
Василий Антонович прочел: «Российская миссия…»
— Имеется в виду царская миссия, — пояснил Черногус.
Василий Антонович читал:
«…настоящим доводит до всеобщего сведения о том, что измученное насилиями и грабежами большевиков население России, в лице лучших своих людей, депутатов в Учредительное собрание, собравшихся под охраной народной патриотической армии, избрало для управления страной и окончательного освобождения ее от насильников Временное правительство (Директорию), в составе: гг. Авксентьева, Вологодского, Чайковского, Астрова и Болдырева, являющееся единственно законным правительством России».
— Это так называемая «Уфимская директория», — снова пояснил Черногус. — В тот же день их извещение опубликовала и газета «Иран». Так сказать, официоз. Иван Осипович немедленно отправился в редакцию и заставил опубликовать свое извещение. Вот вам и этот «Иран». — Черногус достал из папки ещё одну пачку желтой ветхой бумаги, бережно развернул. — Номер триста девятнадцать. Вот перевод. Читайте.
Василий Антонович читал:
«От представителя Российской Советской Республики. Республиканское посольство Федеративного Российского государства имеет честь довести до всеобщего сведения, что в Уфе, маленьком русском городе, собралось несколько человек карьеристов, убеждения коих резко противоречат устремлениям народа, и назвало себя именем «Российского правительства». Персидскому народу следует узнать, что в Москве представителями российской нации является правительство Советов и (местные) Советы рабочих и красногвардейских депутатов, каковое правительство до сего времени прекрасно справляется со своими задачами и обязанностями и подобных изменников карало и покарает. Кроме того, указывается, что никакая сила в мире не в состоянии с успехом выступить против Российской Советской Республики. Представитель Российской Республики И. Коломийцев».
— Но я не об этом периоде хочу рассказать, не о том, как белогвардейщина, совместно с английской разведкой, хотела уничтожить Коломийцева, — сказал Черногус, — и как он все-таки сумел ускользнуть от громил и убийц. Я скажу вам о том времени, когда Иван Осипович, добравшись наконец до Москвы, получил официальные дипломатические полномочия от советского правительства и вновь направился в Тегеран. Это было уже в конце июля 1919 года. Персидские власти предали его ещё на пути, на дороге из Ленкорани в Персию. Они сообщили о нем белогвардейцам… Вот тут-то, когда белые нагрянули в персидский порт Ашур- Адэ в Астрабадском заливе, где рассчитывали захватить Коломийцева, о котором, я же говорю, белогвардейцам сообщили персы, тут-то и было дело… Иван Осипович с несколькими товарищами ушел из Ашур-Адэ вдоль моря по косе Потемкина. Отход его прикрывали другие. Среди этих «других», товарищ Денисов, был и ваш покорный слуга. — Черногус вновь стал скручивать цигарку. Пальцы его дрожали, табак сыпался на пол. — Один из товарищей Коломийцева отдал мне свой маузер. Да, мы дрались, как могли. Мы сдерживали погоню в расчете на то, что к косе подойдет моторный катер и заберет Коломийцева. Но катер
