Больно кольнуло это сообщение в сердце Василия Антоновича. Лежа на мягкой постели, слегка подбрасываемый размятыми пружинами, он до полуночи курил папиросу за папиросой, Лаврентьев, лежавший на соседней постели их двухместного купе, сказал: «Да, загуляют теперь ребятки», — и уснул. А Василий Антонович все перебирал и перебирал в уме каждую известную ему деталь в работе Артамонова. Василий Антонович не был излишне завистлив, но не мог он быть и безразличным к успехам соседей. Высокогорцы располагают тем же, чем и старгородцы, но вот идут впереди, решительно впереди. Они лучше используют свои возможности, лучше хозяйствуют, лучше работают. Василия Антоновича беспокоило чувство вины перед людьми его области. Он вспоминал имена и лица председателей колхозов, доярок, бригадиров, птичниц, трактористов. Онитоже работают отлично, самозабвенно, они тоже достойны не меньших наград, чем высокогорские передовики. Так в чем же дело? Не в том ли, что обком, да, да, да, Старгородский обком и лично он, Василий Антонович Денисов, не сумели ещё сделать так; чтобы разрозненные успехи отдельных людей слились в мощный успех всей области, чтобы не было лишь отличных показателей передовиков, а были бы отличные показатели по всей области, как у высокогорцев?
Чувство это было назойливое, нудное, неприятное. Значит, что же, спрашивал себя Василий Антонович, значит, ты, Денисов, не умеешь работать так, как умеет Артамонов? Но ты же делаешь все, что можешь, ты не знаешь, что такое лень, ты даже отдыхаешь плохо, торопливо, беспокойно, ты не справляешься ни с чем личным, постоянно отставляя его во имя дела, порученного тебе партией. Значит, что же ещё? Значит, организаторских способностей у Артамонова больше, чем у тебя. Да, вывод неутешительный.
Пихают в бок пружины, щелкают, позванивают. А ты лежи и думай, лежи и думай…
Но не только там, в поезде, трудно и упорно размышлял Василий Антонович. Нацепив на ухо пластмассовый прозрачный крючок с белой пуговкой трансляционного устройства, он хотя и слушает выступления, но в каждом из них непременно старается найти общее или с делами своей, Стар-городской, области, или соседней, Высокогорской. Хорошо, как и подобает имениннику, выступил Артаманов. Он рассказал о людях, которые обеспечили успех области, о росте поголовья скота, об урожайности, о строительстве дорог, о перепланировке селений. Ему шумно аплодировали. Но в перерыве Василий Антонович обратил внимание на то, что некоторые из секретарей обкомов, комментируя речь Артамонова, — правда, не в полный голос, а так, между собой, вполсловечка, — не очень-то сочувственно высказывались по поводу его манеры держаться на трибуне. «Что Наполеон. Невозмутим и величествен». — «Сам таким будешь, когда почести на тебя посыплются». — «Может быть, может быть. Не знаю. Не сыпались пока». Заметили даже, что Артамонов ни разу не обернулся на реплики секретарей ЦК; отвечал на них не то чтобы с достоинством — это качество люди любят, ценят и уважают за него; нет, тут было чувство не столько достоинства, сколько того состояния, когда под воздействием счастливых обстоятельств человек начинает обретать уверенность, будто ему уже все можно, все позволено, все по плечу.
Артамонов ходил по фойе, по Георгиевскому залу, по Грановитой палате, на поздравления, на кивки, на рукопожатия отвечал сдержанно, без улыбки, серьезно, спокойно. Только навстречу Василию Антоновичу он радушно распахнул широкие объятия: «Здравствуй, здравствуй, сосед! Что-то давно мы с тобой не виделись. Навещу тебя сегодня-завтра. Не возражаешь? В каком номере устроился? Это на шестом этаже? Зайду, зайду». Василий Антонович любил пленумы ЦК. Кого только не встретишь на них, с кем не переговоришь. В киосках, открывающихся на время пленумов в Грановитой палате, накупишь книг, журналов. Или вот там, в правом углу, где всегда торгуют две приветливые женщины — Анна Трофимовна и Циля Ефимовна, возле их прилавка с карандашами, вечными ручками, записными книжками, пачками бумаги, портфелями и пишущими машинками, собираются любители интересных новинок: необыкновенных электрических бритв, перочинных ножей со множеством предметов, механических точилок для карандашей.
В этом киоске Василий Антонович, не любитель хождений по московским магазинам, непременно покупает что-нибудь для Софии Павловны, — иной раз перчатки, иной раз крохотную книжечку с алфавитом. Соня очень любит эти маленькие, но дорогие для нее знаки его внимания.
За много лет Василий Антонович не пропустил ни одного пленума ЦК. Он записывает отдельные мысли и примеры из выступлений участников пленумов, с интересом рлушает речи членов президиума ЦК и руководителей правительства. Это ему помогает видеть и думать не только масштабами Старгородской области, а масштабами всей страны, масштабами коммунистического движения во всем мире, помогает отрешаться от местничества, от мелкого делячества, на которое так легко сбиться, если замкнешься только в областных делах. Но сам Василий Антонович так и не привык выступать с кремлевской трибуны без волнения, без глубоких душевных переживаний. Какую бы ни приготовил речь, как бы тщательно ее ни продумал, она ему всегда кажется бледной, неглубокой. Он завидовал тем, которые на трибуне пленумов ЦК чувствовали себя отнюдь не более стесненно, чем на бюро своего обкома.
На этот раз Василий Антонович в канун открытия пленума созвал к себе в номер всех, приглашенных в Москву от Старгородской области. Были Лаврентьев и Сергеев, были председатели двух колхозов, секретарь одного райкома, были комбайнер и заведующая молочнотоварной фермой, был директор свиноводческого совхоза, — народ опытный-, бывалый. Василий Антонович прочел им все десять страничек своего выступления, прочел неторопливо, с расстановкой, чтобы до всех дошло, ничто бы не ускользнуло. «Ну как? — спросил, закончив. — Давайте свое мнение. И только без скидок, без вежливости». Кое-что посоветовали дополнить, кое-что убрать. А в целом одобрили, сказали, что очень хорошее, дельное, умное выступление. «А интересное? — спросил Василий Антонович. — Если неинтересное, люди слушать не будут». — «Самое интересное у вас в выступлении, Василий Антонович, — сказал секретарь райкома, — это вопрос партийной работы. Если разовьете эту часть, будет и все интересно. Вы совершенно правы. Партийную работу надо развертывать шире, значительно шире. Народ очень растет. А значит, и кое-что новое вносить в партийную работу приспело время».
До полуночи сидел Василий Антонович над речью, развивал мысли о партийной работе. Ни он, ни секретарь райкома не ошиблись. Выступление Василия Антоновича вызвало большой интерес. Ему хорошо аплодировали, на его речь ссылались другие ораторы, в перерывах к нему подходили, расспрашивали, рассказывали о своем опыте работы. Потом его нашёл товарищ из секретариата и сказал, чтобы после пленума он непременно зашел к секретарю ЦК, — товарищ назвал фамилию. Секретарь ЦК хочет с ним побеседовать. Это было очень кстати, потому что Василий Антонович все равно хотел договориться о приеме, у него было много неотложных вопросов. В один из вечеров в номер к Василию Антоновичу зашел Артамонов.
— Ты не плохо выступил, — сказал он. — Но мне думается, немножко переложил в вопросах партийной работы. Партийная работа не самоцель. Учитываешь? Партийная работа — средство. О нашей с тобой партийной работе, знаешь, по каким пунктам будут судить? Дал мясо, дал хлеб, дал молоко — вот тебе и партийная работа. Раньше в народе, помнишь, говорили о модниках и пижонах: на брюхе шелк, а в брюхе щелк. Некоторые теоретики могут в таком положении оказаться: весь цитатами обклеен, а брюхо пустое. Из цитат штанов не сошьешь и борща не сваришь.
— А я что — борец за цитаты, что ли? — ответил Василий Антонович. — Я за такую работу, которая одновременно была бы и организационной и воспитательной, при которой и продуктивность хозяйства росла бы, и люди бы росли идейно. Одну только такую, всеохватывающую работу знаю: партийная!
— Недостает ее у тебя в области? — Артамонов барабанил пальцами по столу, смотрел на Василия Антоновича искоса, исподлобья.
— Не в том дело. Просто ее ещё лучше можно повести. Вот колхоз, например. Есть такие коллхозы, где по пятьдесят, по семьдесят коммунистов… Но колхоз колхозом. А ещё есть на той же территории коммунисты какого-нибудь сортоиспытательного участка, опытной станции. Делают, в общем, они одно дело: подымают производство, подымают культуру села. А почему им не объединиться? Почему не собраться вместе? — их будет сотня и больше. Почему вместо мелких, разрозненных парторганизаций не образовать целый партийный комитет, который бы все охватывал, все объединял, все координировал?
— Вот мне и кажется, что тут ты перехватываешь лишку. Гигантомания. Бюрократизм. При мелких парторганизациях гибкости больше, больше местной инициативы. А в общем, можно и так и так. Главное, говорю: дал мясо, дал хлеб, дал молоко — вот критерий нашей с тобой партийной работы. Слушай, — сказал Артамонов, делая такой жест рукой, будто бы отстранял этот разговор, как окончательно исчерпанный. —
