лежала миниатюрная фигурка, статуэтка, изображающая пухленького малыша, словно выточенного из синего, прозрачного льда.
— Боже! — ахнула милиционерша и осела на ступени растерянная и напуганная.
— Ничего страшного, — успокоил ее Гор, — он просто заморозил его время. Теперь событийная нить его временно прервалась и смерть, по крайней мере сейчас, ему не страшна.
— А почему же он ребенком стал? — Верочка аккуратно поднялась и подошла к майору-младенцу. Присев над крохотным тельцем, свернутым калачиком она протянула руку, желая дотронуться, и тут же обожглась. Было так холодно, словно она жидкого азота коснулась, — Ой! — вскрикнула Лисичкина и отпрянула.
— Лучше этого не делать, — посоветовал Метатрон, — А ребенком он стал, потому что сознание его вернулось в астральный круг небытия. Следовательно, все нажитое вашим любовником, весь опыт, знания ушли вместе с ним. Это лишь саркофаг. Оболочка. Но оболочка уникальная, а потому требующая бережного обращения.
— Вот как? — задумчиво кивнула Верочка, с интересом рассматривая малюсенькое мужское майорово достоинство, которое стало еле заметно, — только он мне не любовник вовсе, — раскраснелась она.
— Ну, это конечно нас не касается…
— Он очнулся! — закричал вдруг истошно Елисей, который все это время наблюдал за Мамедовым, кружа вокруг него, как недоверчивый покупатель возле товара, рекламируемого подозрительным продавцом. Ранивший майора преступник, постанывая, шевелился на ступенях. Он действительно очнулся и теперь силился поднять голову. Наконец ему это удалось. Богдан, открыв сначала правый, а за ним и левый глаз, уставился мутным взором на окруживших его людей.
— Ну'с Форгезо, как ты? — проинтересовался Гор. Вся компания, потеряв внимание к ледяному младенцу Загробулько, повернулась в сторону Мамедова. Тот, придя в себя, приподнялся на ступенях, с ужасом в глазах осматривая окружающий их океан.
— Где это я? Вы куда меня? Волки… — запаниковал он.
— Ты зачем хорошего человека зарезал дурак? — Поинтересовался Метатрон, с некоторым презрением глядя на бывшего альтерфлюарестента Носфературса. Тот в ответ изобразил гримасу человека совершившего подвиг, ставший, как минимум, спасительным для всего человечества. Стало понятно, что и толики раскаяния в нем нет. Лисичкина, видя это, пришла в состояние тихого помешательства. Истерически усмехнувшись, словно недоумевая, как такое ничтожество еще смеет дышать и разговаривать, она двинулась к Мамедову, сжимая и разжимая ритмически пальчики с острыми, ухоженными, словно в крови перемазанными алым лаком коготками.
— Вы кто такие? Я вас не знаю! — ощетинился Богдан, опасливо поглядывая на девушку- милиционера, которая, шипя змей, приближалась к нему, источая флюиды такой ненависти, от которой у вора-рецидивиста похолодело в желудке.
— Вера Степановна, не надо! — остановил ее Гор, — Не надо. Он не нарочно…
— Как же, — ответила она, и глядя в упор на преступного Мамедова предупредила, — если он умрет, я тебе, чурка немытая, сердце вырву!
— Вера Степановна, ну уж это вам совсем не к лицу! Спасем мы вашего майора.
Услышав это, Богдан быстро моргнул и воровски огляделся, но нигде ненавистного врага своего не увидел. Настороженно поглядывая на Верочку он встал и с тоской умалишенного, окинул взглядом колышущиеся воды. Тут к нему подошел Нистратов.
— Ты меня помнишь? — вкрадчиво спросил он.
— Нет! — отрезал Богдан.
— А ведь ты мой… — обреченно закивал Елисей, пытаясь родить в своей душе чувство приязни к уголовнику. Однако никак это у него не получалось, — Альтерстент! — выдохнул он.
— Чево? — физиономия Мамедова вытянулась, словно к подбородку ему подвесили гирю, — Кто, кто?
Судорожно досрочноосвобожденный пролистнул в памяти справочник тюремных жаргонных понятий, и слова такого в нем не нашел, однако всем сердцем чувствовал, что означает оно непременно что-то пакостное и противоестественное. Он ощетинился и грозно замахнулся на Елисея сухонькой ручонкой с венчающим ее маленьким жилистым кулачком.
— Убью! — пригрозил он.
— Ты не так меня понял… — оправдался Нистратов, улыбнувшись как-то совсем уж нелепо, от чего стал вдруг похож на известного всей стране певца Маросеева, главным талантом которого являлась его притягательно-тошнотворная «голубая» репутация.
— Не подходи, пидрило! — испуганно заявил Мамедов пытаясь отступить. Тут он нащупал сзади ботинком что-то твердое, металлически звенькнувшее на ступенях и неестественно выгнувшись, не глядя, схватил тяжелый предмет, имея целью поразить им посягнувшего на его мужскую честь врага. Однако предмет оказался не только необыкновенно тяжелым, но вдобавок еще и запредельно холодным. Обжигающе ледяным. У рецидивиста моментально онемели руки и он импульсивно откинул от себя страшную находку.
С шипением младенец-Загробулько коснулся воды, раздался булькающий звук и он начал погружаться в глубину, стремительно и неудержимо, словно скоростной лифт, оставляя за собой шлейф мелких пузырьков.
— Вифа-ааа!!! — закричала Верочка истошно и бросилась следом, но тут же ее подхватил Гор и она, рыбкой затрепыхавшись в сильных мужских руках, увидела лишь, как исчезает в сгущающейся глубине синее облачко, мерцая голубоватыми бликами будто чудесный, недостижимый теперь никогда, бриллиант.
ФИЛОСОФ
Пламя, возникшее в результате взрыва в отсеке № 113, грандиозного сооружения «Плаком», как об этом не мечтал генерал Жирков, не причинило ни малейшего вреда Василию, холодильнику и белокрылому ангелу. За долю секунды до взрыва, троица растворилась в воздухе и молниеносно перенеслась в свою квартиру, расположенную, как и прежде, в ничем не примечательном, двенадцатиэтажном доме, стоящем в одном из районов столицы. Этого, однако, никто из присутствующих на допросе не заметил. Все были уверены, что с преступниками покончено навсегда.
— Мы доведем это дело до конца! — рассерженно Василий прохаживался по комнате взад-вперед. Мысли его хаотически метались, но волю гневу он не давал.
Холодильник, задумчиво привалившись к стене с обоями, выцветшими от времени, гулко стонал, а ангел, кружа возле него, прикосновениями своих чудесных пальцев лечил ему побои. Вмятины, как только прикасался к ним небесный сын, нагревались нежным теплом и словно просыпающийся с утренним солнцем бутон цветка, расправлялись, становясь гладкими и чистыми.
— Болваны! — ругался Василий, глядя в окно на бродящих по улицам прохожих.
— Дело не в них, — успокаивал его ангел.
— Нет в них, — сопротивлялся Василий, — Это их вина, что они болваны! О чем они думают? Чем живут? Слушают бездарную музыку, не осознавая даже, что от этого разжижается мозг! Смотрят целыми днями телевизор. А зачем? Образовываются? Живут в ключе событий? Анализируют программы? Да они сами программы! Шестеренки в отлаженном механизме системы! Работа, дом и сияющий экран. Вот и вся жизнь. А что они там видят? Кого они ценят и любят, кого уважают? Этих телемонстров? Да если капнуть каждого поглубже — пустота! В голове одно только — жрать и хапать! Вся их цель это вещи! Это не люди, это принадлежности вещей! Каждый только и делает, что потребляет! И непременно стремиться потреблять больше других! Ка-че-ствен-не-е! Как будто это есть смысл жизни. Они доказывают себе и друг другу, что что-то значат путем приобретения бесполезных вещей. У кого вещь дороже, тот и лучше! Железная логика! Идиоты! А сами они что есть? Без всех этих машин, дубленок, сотовых телефонов и банковских счетов? К чему они идут? Они хотят престижа? А что есть этот престиж? Та же видимая показуха, золотая обертка…
