внешней стороны двери, повернул его со скрипом, да еще и навесил большой ржавый замок. Все это было очень хорошо видно в ярком свете луны.
Отбрасывая на землю длинную черную тень, толстый человек обогнул фасад и остановился с торца здания, у входа в подвал. Спустился на несколько ступеней, опять загремел ключами...
Я не успел ухватить Алешку, как он уже оказался за спиной толстяка.
– Здрасьте, – смело сказал Алешка. – Это вы Максимыч? Который колдун?
Человек медленно обернулся, поднялся по ступеням и с высоты своего роста оглядел нас. И гулко проговорил:
– Какой я колдун? Я сторож.
– Но это вы всякие фокусы делаете?
– Фокусы в цирке делают. А вы кто такие?
– Дети Шерлока Холмса.
Он опять со своей высоты оглядел нас, одобрительно кивнул:
– Похожи. Особенно мелкий. Как звать-то?
– Алешка, – сказал я.
– Димка, – сказал Алешка.
Максимыч улыбнулся:
– Скорее – наоборот.
– Вы, что ли, очень умный?
– Прозорливый. Я вас насквозь вижу.
Похоже, он говорил правду. У него был такой взгляд... Добрый, но очень внимательный. И насквозь понимающий.
– А вот эта ваша свеча?.. Как она у вас... плавает?
– А кто ж ее знает? – Он опять улыбнулся. – Каждая вещь своей жизнью живет. Ты, главное, ей не мешай.
Что-то знакомое послышалось в его словах. Далекое что-то... Почти забытое... Вспомнил! Когда Алешка был совсем маленький, он однажды замучил нас всех одним вопросом: «А стул, например, он про себя чего-нибудь думает?» Кажется, мы тогда не только не смогли ему ответить, но даже и не поняли, что он имеет в виду. Лишь папа уставшим голосом пробормотал: «Философ!»
Вот и тут что-то похожее. «Каждая вещь своей жизнью живет». И, наверное, думает. Интересно, что думает о нас тот же стул, который мы небрежно пинаем ногами и теми же ногами становимся на него, если надо что-нибудь с верхней полки достать. Ум за разум зайдет!..
– А вы, вообще-то, откуда взялись? И что здесь делаете?
– Взялись из Москвы, – ответил Алешка. – Приехали немного отдохнуть и с преступностью побороться.
Максимыч покивал с одобрением:
– Вот и ладно. А то без вас нам никак. Спать-то вам не пора?
– Не, – ответил Алешка. – Мы до утра свободны.
– Ну, заходите, коли так. Чайком погреемся.
– Клад поищем, – в тон ему добавил Алешка.
– Никакого тут клада нет, я все уже обыскал.
Максимыч спустился к подвальной двери и, погремев ключами, распахнул ее. За дверью была темнота.
– Электричество отключили, – объяснил Максимыч. – Но мы обойдемся. Заходите.
Мы вступили за ним в темноту. Но темнота была не долго. Одна за одной вспыхнули свечи в подсвечниках и керосиновые лампы. Стало светло и уютно. А вот как их Максимыч зажег, мы и не заметили. Во всяком случае спичками он не гремел и об коробок ими не чиркал.
А подвал у него был хороший. Длинный, сводчатый, весь в каких-то трубах. Но очень обжитой. Особенно там, где было светло от свечей и ламп. Тут было все, что нужно для нормальной жизни: кровать, стол и столик, кресло и стулья, всякие шкафы и шкафчики. А больше всего было книг – и на полках, и на столике, и даже прямо на полу.
– Вы здесь живете? – спросил Алешка. – У вас нормального дома, что ли, нет?
Максимыч помолчал немного, поставил на газовую плитку чайник.
– Я здесь не живу, – медленно проговорил. – Я здесь сторожу и охраняю.
– От кого? – Алешка сделал круглые глаза.
– От врагов, – спокойно объяснил Максимыч. – Садитесь к столу, попьем чайку, и я вам что-то расскажу...
Глава IV
«Аки журав»
В подвале было тихо. Изредка принималась нежно журчать вода в трубах, где-то в дальнем конце она мерно и звонко капала, будто терпеливо отсчитывала время. Потрескивали фитильки свечей, попахивало керосином от ламп. На каменных сводах колебались наши неузнаваемые тени. В темном углу послышался и стих непонятный шорох.
– Гимназистка? – шепнул Алешка. – Которая на веревке утопилась?
– Это Машка, – объяснил Максимыч. – Крыска местная. Мы с ней дружно живем. Сейчас она с вами освоится и ужинать придет. – Максимыч поставил на стол тарелку с мелкими самодельными сухариками и разлил по кружкам чай. И начал свой рассказ:
– Колдовать я начал еще в детстве...
– А кто вас научил? – сразу же перебил его Алешка.
– А никто не учил, сам научился... – Тут Максимыч на мгновенье призадумался и сказал: – А, наверное, Чайник меня научил.
– Чайник – это колдунская кличка такая? – опять врезался Алешка.
– Чайник – это Чайник, – веско сказал Максимыч. – Не перебивай.
– Я постараюсь, – пообещал Алешка.
– Край у нас вообще замечательный, – как-то мечтательно продолжил свой рассказ Максимыч. – Светлая речка, березовые рощи, а вдали за рекой сохранилась липовая роща. Там в стародавнее время лыко драли...
– За что? – подскочил Алешка.
– Что за что? – уставился на него Максимыч.
– За что этого Лыкова драли? За крепостное право?
Максимыч усмехнулся, покрутил головой, а тень его головы за его спиной вообще возмутилась, даже какая-то лохматая стала.
– Не «Лыков», а «лыко». Внутренний слой коры молодых липовых деревьев. Из лыка лапти плели.
– А... Знаю. В музее видел. Вы не отвлекайтесь, гражданин Максимыч.
– Он с отцом так же разговаривает? – повернулся ко мне гражданин Максимыч.
– Не. Батя у нас полковник милиции. От него влететь может.
– Я не полковник милиции, но от меня тоже влететь может. Береги уши.
Алешка схватил себя за ухо и немного подергал. И ничего бы в этом особенного не было, если бы не изумленный Алешкин взгляд. В этом взгляде было много чего: и безмерное удивление, и остренькое беспокойство, и дикий восторг. Максимыч хмыкнул.
– Ну вот, – продолжил он, – места у нас замечательные, полные всяких чудес и удивительных людей...
– Мы их видели, – не удержался я. – В музее. Даже полтора певца. – И непроизвольно подергал себя за ухо.
Максимыч словно не заметил этого. А мне стало ясно, что и Лешка, и я дергали себя за уши не по собственному желанию. Даже вопреки ему.
– Так вот, самое большое чудо – это небольшая гора...
– «В ней глубокая нора», – продолжил Алешка. – Знаем, проходили эту сказку.
– А ведь ты угадал. В этой горе – пещеры. В детстве это было самое наше любимое место. Мы излазили
