вторичным ради главного. Сколько людей на фронте можно было бы поснимать по принципу вторичных недостатков! Сколько их – и неуживчивых, и занозистых, и с разными закавыками, – а вот не снимают, дают же воевать дальше!»
– Расстроил ты меня своим рассказом, – сказал он вслух.
– А ты зак-куривай. Это помогает в минуты бесп-правия. Имею в виду, что посетившее тебя сейчас ощущение своего бессилия исправить не-сп-праведливость и есть наиболее острая форма бесп-правия. Хотя – заметим в скобках – не заблуждайся, отнюдь не все в ред-дакции сокрушаются об его уходе. Д- догадываются, что без него им будет легче, а оп-пределенный процент людей при всех обстоятельствах предпочитает, чтоб им было п-полегче.
– Это не меняет сути дела, – сказал Лопатин.
– По-твоему, я недостаточно ск-корблю? Не так ли? Ничего не поделаешь, д-дружок. Ирония и ск-корбь во мне неразлучны. И тебе за годы нашей д-д… смею сказать, дружбы пора к этому п-привыкнуть. Когда речь идет о нашем бывшем ред-дакторе – не суди по себе. Ты был его люб-бимчиком. Он полюбил тебя, как часть собственной б-биографии. Полюбил, потому что лично п-придумал забрать тебя из штатской п-печати в военную. Полюбил, потому что ты не раз бывал свидетелем его личной храб-брости, а мы все очень любим иметь таких свид-детелей. Кроме того, ты в своем уже нем-молодом возрасте с самого начала войны начал мотаться по всем фронтам так, словно тебе п-попала вожжа под хвост, или, говоря интеллигентней, овладела ут-топическая надежда – самому понять все п-про-исходящее. А ему только подавай таких – которым вожжа п-под хвост! Тем паче, что он мог тыкать тобой в глаза всем более молодым и менее п- подвижным. И если тебя, несмот-тря на все это, не возненавидели в ред-дакции, то лишь благодаря твоему собственному отрицательному об-баянию.
– Предыдущее понял. Последнюю формулировку уточни.
– Ут-точняю: отрицательное об-баяние – это когда человек отрицает то п-положительное, что ему п- приписывают. Хотя бы п-половину. То есть, когда он неп-подкупен по отношению к самому себе. Лично я п- просто-напросто люблю тебя за это, а нек-которые другие, по – крайней мере, не ненавидят, хотя наш бывший редактор от изб-бытка любви к тебе почву для такой ненависти п-под-готовил, дай ему бог здоровья! «Г-гурский, – сказал он, когда я вошел по его вызову в его кабинет. – Г-гурский, – сказал он, – я ухожу». Это я уже, п-положим, знал. «А вы остаетесь заведовать своим отделом». Об этом я тоже, п- положим, догадывался. «Сделайте без меня так, чтобы Лопатину не стало трудней раб-ботать». – «Есть!» – сказал я. Ты знаешь, я люблю это неп-претендующее на эмоции слово, и подумал, что про меня ему даже не пришло в голову, как мне будет без него – т-трудней или легче? Потом он показал лежавшую на абсолютно пустом столе пачку твоих черных к-клеенчатых тетрадей и, не надеясь на мою догадливость, объяснил мне, что они т-твои, лежали у него, а теперь я должен взять их к себе.
– Я как раз о них думал, – сказал Лопатин. – Это хорошо, что они у тебя.
Ему стало тяжело от мысли о раздражении, которое могло возбуждать там, в редакции, то, как относился к нему Матвей. Конечно, он не впервые об этом думал и даже учитывал в своем поведении, но так явно и оголенно ощутил это лишь сейчас.
– Не п-переживай свое прошлое, д-дружок, – сказал Гурский – с той звериной чуткостью, которая его отличала, услышав происходившее в душе Лопатина. – П-переполовинь все, мною сказанное, хотя бы потому, что мне не чужд порок зависти. Работая под его руководством, я никак не мог избавиться от чувства, что я не глупей его, об-бразованней и, если говорить о сп-пособности водить п-перышком по бумаге, талантливей. И при других обстоятельствах я бы вп-полне мог быть им, а он Г-гурским. Причем в роли Г-гурского он был бы хуже меня, это я точно знаю. И, однако, на п-практике не я нашел его, а он меня. И не я стал редактором, а он Г-гурским, а наоб-борот. Сп-прашивается: почему? То, что ему многого недостает по сравнению со мной, мне вп-полне очевидно. А вот чего мне недостает по сравнению с ним – я себе так и не ответил и пришел к п-печальному для себя выводу, что, видимо, все же недостает чего-то такого, что я, при всей гибкости своего ума, не в состоянии сф-формулировать. Но в день его ухода, освоб- бодившись от уже бессмысленных попыток сравнительного анализа наших достоинств, я п-позавидовал тому, с каким великолепным отсутствием ск-корби в глазах он покидал ред-дакцию. И это была уже зависть б-благородная, в противоположность прежней, неб-благородной.
– У нового редактора был?
– Был.
– Какое впечатление?
– Как тебе известно, я нахожусь на службе не у редакт-торов, а у от-течества. Жизнь мне не д-дорога, жила бы г-газета. По первому вп-печат-лению думаю, что он ее в гроб не загонит. Для начала дал ему понять, что об-богащать его своими отрицательными впечатлениями от прежнего начальства не намерен. Не знаю, кто ему п-посоветовал сразу же поговорить со мной, но кто-то п-посоветовал. То, что я не ругал ему ст-тарого редактора, а наоборот, желая под-дразнить, хвалил, не помешало ему выслушать меня со вниманием, что я и занес в его кондуит как первую «п-пятерку».
– Почему он вызывает меня? – спросил Лопатин.
– А вот и т-твой, а теперь, к его неудовольствию, мой Василий Иванович, – вместо ответа сказал Гурский, увидев въезжавший во двор «виллис». – Самое время для неожиданного п-поворота сюжета нашего разговора в духе О`Генри. Позд-дороваемся и пойдем в дом. Только не забудь взять у него водку, потому что мне, как я подозреваю, он ее не д-даст.
Василий Иванович слез с «виллиса» и сразу же обратился к Лопатину, подчеркивая, что покуда его начальство еще Лопатин, а не Гурский:
– Когда поедем на аэродром? В пять, без перемены, как вы сказали?
– Без перемены, – подтвердил Лопатин.
– Я тебя провожу, уд-достоверюсь, что ты действительно улетел, – сказал Гурский.
Василий Иванович недовольно крякнул в темноте, – наверное, предпочитал поступить под команду Гурского на несколько часов попозже.
– А вы ужинали? – спросил Лопатин.
– Ужинал в автороте.
– Где спать будете?
– На дворе, у машины. Погода хорошая.
Гурский подтолкнул в бок Лопатина, напоминая про водку.
– Василий Иванович, у вас где-то в машине моя фляжка, – сказал Лопатин.
Василий Иванович молча пошел к «виллису» и принес флягу.
– Будить вас?
– Думаю, сам проснусь, но на всякий случай – в полпятого.
Василий Иванович вернулся к «виллису», а Лопатин вслед за Гурским зашел в дом. Оказывается, там внутри, за завешенными окнами, горела керосиновая лампочка с прикрученным фитилем. Гурский сел за стол и прибавил свету. Теперь, при свете, стали видны пожитки корреспондентов, засунутые под хозяйскую двуспальную кровать, под лавку и раскладную парусиновую койку. На столе лежала начатая буханка хлеба, стояла тарелка с тремя котлетами и стаканы.
– Хозяев нет, а наших гавриков, по моим сведениям, стоит здесь п-пятеро, – сказал Гурский, – но четверо в отъезде, а п-пятый, как я тебе уже сказал, отбыл по личным делам, так что никто нам не помешает развить об-бещанный сюжет.
Взболтнув во фляге водку, он налил себе в один из стоявших на столе стаканов и, кивнув на другой, вопросительно посмотрел на Лопатина.
– Не б-брезгуешь, что уже пили из него до тебя?
– Наливай, – сказал Лопатин.
– П-поставь, – остановил его Гурский, когда он поднял стакан с налитой в него водкой. – Если помнишь, когда-то, п-прибыв тебе на смену под Калугу, я сообщил тебе, что у тебя в семье – дело д-дрянь. На этот раз наоб-борот, я п-прибыл как добрый вестник. Ты сп-просил, почему тебя вызвал наш новый ред-дактор. Главным образом потому, что в Москву п-приехала из Т-ташкента твоя Нина Ник-колаевна, и я ему объяснил про нее – что она твоя невеста, что она п-приехала всего на две недели и ты должен успеть ее п- повидать.
– Ты что, серьезно? – спросил Лопатин, опешивший и от самого известия, и от показавшегося нелепым
