обследование и лечение в стационар. Только когда мне стало совсем плохо и возникла опасность фатального исхода, дети настояли на госпитализации и я оказался в больнице. То, что я здесь увидел, затмило все прежние мои представления об американских госпиталях.
Меня поместили в двухместную палату, которая при желании (за счёт разделительной ширмы) могла стать одноместной. Я мог по своему желанию регулировать угол наклона больничной кровати при приёме пищи, проведении
врачебных процедур или сборе анализов. Нажатием кнопки можно в любое время суток вызвать врача или медсестру. Еда готовится по выбору и желанию больного. Питание обильное, очень вкусное и нет никакой необходимости в передачах продуктов родственниками. В моём распоряжении был персональный телевизор и телефон. Такой сервис ТАМ, наверное, представлялся только в больницах лечкомиссии ЦК партии.
А главное - лечение! Благодаря наличию современной аппаратуры и применения новейших методов диагностики, в течении первых двух дней моего пребывания в госпитале был установлен возбудитель болезни (гриппозный вирус), а двух последующих дней оказалось достаточно для его уничтожения. С каждым днём я всё более ощущал реальные признаки выздоровления и на шестой день попросился домой. О такой больнице, таких методах лечения, таком комфорте и отношении к больному мы ТАМ и мечтать не могли.
Зато, когда мы через несколько недель после моего выздоровления получили счёт на семь с половиной тысяч долларов за моё пребывание в госпитале и подумали о том, что эта сумма на самом деле будет оплачена из средств “Медикейта”, наши восторги об американском здравоохранении остыли. Ведь такими льготами, какими наделены мы, беженцы, здесь мало кто пользуется. Страховки на лечение, которые обычно предоставляются работникам предприятий и учреждений, далеко не в полной мере возмещают расходы на медобслуживание, а миллионы семей вообще не имеют никаких страховок на медицину. Непомерно дорогая стоимость врачебной помощи сводит на нет многие преимущества здешней системы охраны здоровья.
Со временем стали заметны и другие её недостатки. В Америке не практикуется посещение врачами больных на дому. Независимо от состояния больного его нужно доставить в медицинский офис или в ближайший пункт скорой помощи. Чтобы попасть на приём к врачу нужно заказать визит, который обычно предоставляется в течении нескольких дней, а порой и двух-трёх недель.
Нам трудно было привыкнуть к особенностям американской медицины. Положение осложнялось ещё отсутствием английского. Врачам было сложно понять наши жалобы, а мы не понимали их советы и рекомендации. Ходить на приём без переводчика не имело смысла, а отрывать детей от работы при каждом посещении врача мы не могли себе позволить.
Выход был только один: нужно было найти русскоговорящего врача. И такой врач нашёлся. Им оказалась Лина Пурижанская - лучший друг наших детей, подписавшая гарантийные обязательства на их приезд в Америку и приютившая их в первые дни пребывания в Баффало. Она недавно сдала экзамены на право заниматься врачебной практикой (советские дипломы здесь необходимо подтвердить системой тестов) и проходила резидентуру при одном из местных госпиталей. Американская лицензия досталась ей нелегко и она очень ею дорожила.
Лина любезно согласилась нас обслуживать и мы стали её пациентами. Теперь мы могли самостоятельно назначать аппойтменты и на родном языке объясняться с врачом. Если к тому же учесть, что Пурижанская хороший врач с большим опытом работы в Союзе, то не оставалось сомнений в том, что нам здорово повезло.
Дети школьного возраста здесь обслуживаются специальными детскими врачами и нам посоветовали доктора Менделева. Он, хоть на русском и не разговаривал, но зато свободно говорил на идиш и поэтому лечение внучек стало обязанностью бабушки, которая ещё не совсем забыла еврейский (Верочка, как и наши мальчики, никогда не знала идиш и не могла ещё тогда объясниться и по-английски).
Со временем мы постепенно привыкли к американскому медобслуживанию и, несмотря на его серьёзные недостатки, признали, что в общем оно на много лучше советского.
21
Внезапная смерть Володи застигла Полечку врасплох. Казалось, ничто не предвещало такой исход. В том году семья готовилась отметить его юбилей. 17 октября 1993-го года ему бы исполнилось семьдесят. В последнее время он не утруждал себя работой и, ещё больше прежнего, берёг своё здоровье: скрупулезно выполнял советы врачей о режиме и диете, с педантичной точностью принимал лекарства при простудах и других недомоганиях, подолгу находился на природе, избегая городского шума и загрязнённого воздуха. Сердечная недостаточность, которой он страдал, не признавалась опасной для жизни и поддавалась медикаментозному лечению.
Он любил жизнь, всеми силами и средствами стремился продлить её как можно дольше. Теперь всё меньше было оснований для огорчений и обид, которые
раньше возникали из-за несправедливого к нему отношения на службе, когда ему, из-за его полуеврейского происхождения, несвоевременно присваивали очередные воинские звания, медленнее, чем других, подымали по ступеням служебной лестницы, не направляли в загранкомандировки и, наконец, поспешили отправить в отставку, не дав дослужиться до звания полковника. Теперь всё это для него было в прошлом. Ему назначили вполне приличную пенсию, которая была в несколько раз выше моего директорского оклада, и он мог обеспечить себе и своей семье достойные условия жизни и безбедную старость.
Володя гордился своими творческими способностями и заслугами в многолетней воинской службе. Когда на творческих вечерах народного артиста СССР, композитора Пономаренко звучали песни на его слова, или под гром барабанов и полкового оркестра курсанты пели гимн Ейского военного училища лётчиков, автором которого он тоже являлся, радости его не было предела. Подполковник в отставке Елизаров был непременным участником ежегодных демонстраций, посвящённых революционным праздникам и Дню Победы. В эти дни он одевал свою парадную военную форму, и при всех орденах и медалях в колонне ветеранов шествовал по улицам города, демонстрируя преданность партии и своей державе, патриотом которой был с раннего детства.
В последние годы он, наконец, мог радоваться жизни и возможностью пользоваться её благами. Казалось, что теперь уже ничего серьёзно её не омрачало. Он вволю наслаждался морем и прелестями южной природы, предавался любимому хобби - рыбалке, пользовался популярностью в кругах видных поэтов и композиторов. Володя не скрывал своего удовлетворения этим, стал меньше возмущаться непорядками в городе и бытовыми неурядицами, весь отдавался ощущению блаженства и самоуспокоенности.
Последнее недомогание, как будто, тоже серьёзной тревоги не вызывало, но тем не менее он для профилактики решил лечь в военный госпиталь на очередное обследование и обновление врачебных рекомендаций. Полечка, которая ежедневно посещала больного и потчевала его плодами своего кулинарного дарования, ни о какой опасности не догадывалась. Не усматривали её и лечащие врачи. Они, наоборот, убеждали её в улучшении сердечной деятельности у больного и возможности его выписки в ближайшие предвыходные дни.
Тревожный звонок из госпиталя прозвучал как гром среди ясного неба. Прибежав в палату, она увидела его мёртвым. Близкой к смерти оказалась и она. Похоронами занимались, в основном, администрация и профком профилактория, где Полечка работала последние годы, военное училище, где Володя отслужил несколько десятков лет, горвоенкомат и друзья покойного.
Подполковника Елизарова, отдавшего всю свою жизнь армии и служению отечеству, пламенного патриота своей Родины, проводили в последний путь со всеми полагающимися военными почестями. Его сыновья Валерий и Борис с трудом успели добраться из Москвы и приняли участие в похоронах. Они и сообщили мне подробности последних дней жизни и кончины своего отца.
Полечка осталась теперь в далёком Ейске совсем одна - беспомощная, несчастная и больная.
