Куйбышев, где находились ЦК КПСС, Советское Правительство, посольства иностранных государств.
Нужно отдать должное Сталину, который в эти тревожные дни оставался в Кремле. Его присутствие там сохраняло у народа и армии надежду и веру в возможность остановить наступление немецко- фашистских войск под Москвой.
Моим соседом по палате был политрук Иван Михайлович Зайцев, которому недавно ампутировали правую руку. Он страдал не столько от болей в плохо заживающей ране, сколько от сознания того, что вряд ли сможет работать после войны по специальности. Он закончил исторический факультет Ростовского университета, был школьным учителем и являлся внештатным корреспондентом областной газеты. Ему было около тридцати лет, и в Ростове его ждала невеста, о которой он мог рассказывать часами. Но ещё больше он любил говорить о политике. Газеты он прочитывал от корки до корки и очень злился, когда кто-нибудь из тяжело больных просил выключить радио. В палате он был единственным ходячим больным и до восьми часов утра, когда включали радио, успевал побриться, помыться и усаживался у репродуктора в ожидании радиопередачи из Москвы.
Своей убеждённостью в скорую победу над фашизмом Иван Михайлович чем-то напоминал моего погибшего друга Рому Бройтмана. Как и Рома, он фанатично верил в партию, в Сталина, в идеалы коммунизма. Он часто читал нам вслух газеты и пытался втянуть нас в дискуссии по различным вопросам истории, философии, литературы и особенно международного положения.
Два красноармейца с тяжёлыми ранениями ног были неразговорчивы и в споры с ним не вступали. Мне иногда хотелось высказать свои возражения по некоторым вопросам, но из-за непрекращающихся болей в ноге, в дискуссии вступал очень редко.
Однажды, во второй половине октября, я высказал опасение, услышим ли мы завтра утром привычное: «Говорит Москва!», что вызвало недовольство и возмущение Ивана Михайловича. Он теперь утром включал радио на полную громкость и, когда диктор начинал передачу теми же словами и той же песней «Вставай, страна огромная!», Иван Михайлович торжествующе восклицал: «Ну, что? Слышал?».
И всё же ничего хорошего мы в те дни не могли услышать по радио или прочитать в газетах.
Никто из нас, конечно, не желал падения Москвы, и все мы, не меньше Ивана Михайловича, рады были бы малейшей приятной весточки с фронта, однако, мы, повидав столько поражений Красной Армии за прошедшие месяцы войны, чувствовали меньшую, чем он, уверенность в том, что немцев в столицу не пустят.
Иван Михайлович собирал материалы из газет о героической обороне Одессы и Севастополя, о мужестве защитников блокадного Ленинграда, о героях Панфиловцах, преградивших немцам путь на Москву.
Мало только в этих газетных репортажах говорилось какой ценой сдерживалось наступление немцев на этих и других участках фронта. Фактические потери Красной Армии на протяжении всех лет войны не предавались гласности. Секретными были и сведения о жертвах среди мирного населения в блокадном Ленинграде и Одессе, об умерших от голода и болезней в тылу, о погибших в гетто и лагерях смерти евреях, оставшихся на оккупированной территории.
И всё же мы очень ждали свежие газеты в надежде прочесть добрые весточки с фронта. К сожалению, их пока не было.
20-го октября радио сообщило о том, что после тяжелых семидесятидневных боёв наши войска оставили Одессу. Немцы форсировали Днепр и развернули широкое наступление на левобережной Украине. В тылу остались Днепропетровск, Запорожье, Харьков и другие крупные промышленные центры.
Фронт всё более приближался к Ворошиловграду. Город почти ежедневно подвергался бомбёжке, а воздушные тревоги объявлялись несколько раз в день.
22-го октября началась срочная эвакуация госпиталя. Назначенная мне операция, на которую я возлагал большие надежды, так и не состоялась.
Тяжелораненых вывозили в первую очередь, и я оказался среди них. Глубокой ночью меня поместили в вагон санитарного поезда, который держал курс на Сталинград.
46
Госпиталь находился в самом центре города. Здесь до войны была одна из лучших гостиниц этого крупного промышленного и культурного центра на Волге. Палатами стали недавние двухместные и одноместные гостиничные номера с высокими потолками, паркетными полами, санитарными узлами с туалетом, душем и ванной.
В палате остались даже две гостиничные кровати. Они разительно отличались от трёх штампованных металлических коек, дополнительно установленных здесь. На стенах остались также картины, принадлежавшие гостинице.
При первом же обходе врачи решили, что главное, что может спасти мою жизнь, это калорийное полноценное питание, а поскольку оно не может быть обеспечено без ремонта зубов, то с этого и следует начинать.
Может быть они были по своему правы, но я чувствовал, что не это главное, ибо у меня не было никакого желания есть. Мой организм не воспринимал пищу, и даже те жидкие бульоны и супы, которые не требовали зубов и которые мне постоянно навязывали, я пил через силу. Они нередко вызывали рвоту.
Я пытался объяснить врачам, что дело не в зубах и челюсти, а в болях в коленном суставе, которая затмила моё сознание и лишила всяких других чувств, в том числе и желания принимать пищу.
Тем не менее, на следующий после обхода день мне была сделана операция. Подшили челюсть и удалили несколько зубов.
Когда через пару дней мне принесли, приготовленные по индивидуальному заказу, шницель с жаренной картошкой, врачи убедились, что я был прав. Этот спецзаказ вызвал аппетит у моих соседей по палате, а я, с трудом проглотив несколько картошин, отказался от еды.
Мне сделали переливание крови и продолжали буквально насильно поить бульонами.
Необходимости в повторной операции на коленном суставе врачи здесь не видели. Приглашённый на консультацию профессор, осмотрев рану и рентгеновские снимки, сделал заключение, что раздробленная коленная чашечка будет вызывать сильные боли до тех пор, пока не срастётся кость, а на это требуется время, сократить которое в условиях госпиталя невозможно. А так как силы всё больше покидали меня и появилась реальная опасность для жизни - истощение, профессор посоветовал срочно эвакуировать меня в госпиталь санаторного типа, к примеру, на Кавказские Минеральные Воды, где специальные методы лечения и благодатный климат могут способствовать моему выздоровлению.
Мою эвакуацию в тыл, наверное, ускорили ещё и частые бомбёжки города, начавшиеся в конце октября.
Курорты Кавказа тогда ещё считались глубоким тылом и ещё не подвергались налётам немецкой авиации. Никто тогда не мог ещё и предполагать, что положение в знаменитой Кавказской здравнице изменится так резко и так быстро. Как бы там ни было, но с первым же санитарным поездом, следовавшим на Минеральные Воды, я был доставлен во всемирно известный город-курорт Кисловодск.
47
Ещё проезжая города-курорты Ессентуки и Пятигорск, я почувствовал благодатные особенности Кавказа. В отличие от Сталинграда, где при отъезде падал мокрый снег, завывал холодный ветер и люди уже носили зимнюю одежду, здесь было ещё довольно тепло, светило яркое солнце и всё кругом было голубым и зелёным. Через стёкла вагонных окон были видны прогуливающиеся на перронах отдыхающие в летней одежде.
На привокзальной площади Кисловодска всё выглядело, как в далёкое мирное время. Красивые цветочные клумбы, аккуратно подстриженный зелёный кустарник, дорожки, покрытые толчённым красным
