Пять поэм

Было небо в смятенье, неявное в несотворенном.

Узел, мысль сожигающий, не был еще разрешен,
Локон ночи тогда был ланитами дня полонен.[12]

Только жемчуг небес[13] нанизал он в ряды узорочий,
Пыли небытия не оставил на локонах ночи.

Из кругов, что на небе его изволеньем легли,
Семь узлов[14] завязал он, деля ими пояс земли.

Стало солнце в кафтане являться, а месяц в халате:
Было этому белое, этому черное кстати.

Тучи желчный пузырь из морских он исторгнул глубин,[15]
Светлый Хызра источник из злачных извлек луговин.

Утра полную чашу он пролил над темною глиной,
Только камня устам не достался глоток ни единый.

Из огня и воды,[16] их мельчайшие части смешав,
Создал яхонта зерна и жемчуга жирный состав.

Ветер слезы земли, лихорадя, загнал нездоровый
В печень камня, и яхонт родился, как печень, багровый.

Стал как небо цветущ вертоград его божьих щедрот,
Птицу речи он создал, что небу на радость ноет.

Пальме слова он финики дал, что отрадны для духа,
Жемчуг он языка не оставил без раковин слуха.

Посадил за завесу безмолвную голову сна,
Им и водному телу одежда души придана.

Кинул пряди земли он на плечи небесные прямо,
Непокорности мушку навел на ланиту Адама.[17]

С лика золота он отпечаток презрения смыл,
Крови лунные розы он тучкой весеннею смыл.

Ржу воздушную снять поручил он светилам лучистым.
Душу утренних ветров он травам доверил душистым.

В глине бьющую кровь там, где печень сама, поместил,
Где биение сердца, биенье ума поместил.

В утешение губ приказал появиться он смеху,
Он Венере велел стать певицею,[18] ночи в утеху.

Полночь — божий разносчик, он мускус продаст дорогой,
Новый месяц — невольник со вдетою в ухо серьгой.

О стопу его речи, чьи силы от века велики,
Камень лоб раздробил у шатра, что достоин владыки.[19]

Легковесная мысль вкруг него исходила пути,
Но с пустыми руками от двери пришлось отойти.

Много троп исходив, сокровенной не вызнали тайны,
Равных с ним не нашли, все дела его — необычайны.

Появился и разум, его я на помощь призвал,—
Но постиг свою грубость и сам же его наказал.

Тот, в кого острием его циркуль однажды вонзился,
Тот, как месяц, навек к постиженью его устремился.

Кто на небе седьмом восседает, — стремятся к нему,
Кто по небу девятому ходит, — стучатся к нему.

Небосвода вершина в уборе его ожерелий,
Страстью недра земли: изначально к нему пламенели.