Через неделю, в день, что солнце почитало Прекраснейшим из всех, каким дало начало, Шах восседал, горя в одежде дорогой. Он был властителем, счастливый рок — слугой. Вокруг него цветов сплетаются побеги, С кудрями схожие, зовя к блаженной неге. На царственном ковре стоят рабы; ковер, Как стройноствольный сад, Хосрову нежит взор. Застольного в речах не забывают чина,— И все вознесены до званья господина. Веселье возросло, — и в чем тут был отказ? Налить себе вина проси хоть сотню раз. Михин-Бану встает. Поцеловавши землю, Она сказала: «Шах!» Он отвечает: «Внемлю». «Мою столицу, гость, собой укрась; Берда Так весела зимой! Ты соберись туда. Теплей, чем там зимой, не встретишь ты погоды. Там травы сочные, там изобильны воды». Согласье дал Хосров. Сказал он: «Поезжай. Я следом за тобой направлюсь в дивный край». Привал свой бросил он, слова запомнив эти, И, званный, в «Белый сад» помчался на рассвете. Прекрасная страна! Сюда был привезен Венец сверкающий и государев трон. Зеленые холмы украсились шатрами И все нашли приют меж синими горами. В палате царственной Хосрова — ни одну Услугу не забыть велит Михин-Бану. У шаха день и ночь веселый блеск во взоре: Пьет горькое вино он Сладостной на горе. 
Хосров весело пирует в Берда'а у Михин-Бану. Глава завершается рассуждением о бренности всего земного и о том, что в этой жизни надо ловить мгновения радости.
Хосров уже хмелен. Не медлит кравчий. Звуки Порхают: чанг поет о встречах, о разлуке. Рабыня нежная вошла, потупя взгляд, И вот услышал он — пропавший найден клад: «Шапур приема ждет. Впустить его иль надо Сказать, что поздний час для встречи с ним — преграда?» Хосров обрадован. Вскочил, затем на трон Себя принудил сесть, к рассудку возвращен. Он входа распахнуть велит сейчас же полог.[173] Дух закипел: ведь был срок ожиданья долог, И жил с душою он, раздвоенной мечом, И скорбной тьмой одет, и радостным лучом.
