Хотя пиров не избегал Фархад, Но в сладость их тоска вливала яд. Он пьет розовоцветное вино, — Не в сласть ему, заметно, и вино. И музыка звучит со всех сторон, — И музыкой Фархад не ободрен. Не веселит ни песня, ни рассказ, Ничто не радует ни слух, ни глаз. А если в грустных месневи поют О двух влюбленных, о любви поют, — Иль о Меджнуне вдруг заговорят, — В слезах, горюя, слушает Фархад… Отец вздыхал: «Что это значит все? Что сын тоскует, что он плачет все? Иль мой Китай совсем безлюден стал? Иль он диковинами скуден стал? Иль девушки у нас нехороши, Жасминогрудые, мечта души? Иль нет у нас искусных штукарей, Что чудеса творят игрой своей: Из чаши неба достают мячи, Проглатывают острые мечи; Стянуть умеют мастера чудес Фигуру с шахматной доски небес. Во тьме ночной умеют вызвать день, День затмевают, вызвав ночи тень; Черпнут воды ладонью — в ней огонь, Черпнут огонь — полна воды ладонь; На паутинке держат тяжкий груз, Меняют вид вещей и пищи вкус, И делают иные чудеса, В смущенье приводя и небеса…» О чародеях вспомнив, с той поры Хакан их приглашал на все пиры. Царевича их мастерство влекло, Оно в нем любопытство разожгло, И стал следить за их работой он, Вникал во все с большой охотой он, Постиг все тайны их волшебных дел И, наконец, к ним также охладел. Да, свойство человека таково: Все недоступное влечет его, Для достиженья не щадит он сил, Но лишь достиг желанного — остыл… Когда хакан увидел, что Фархад Уже всем этим радостям не рад, Он призадумался и духом пал: Казалось, он все средства исчерпал. Но нет, — придумал! О, любовь отца!
