возлюбленный Жюльетты.
Сначала Фостен ничего не ответила ему, но через несколько секунд закрыла книгу и сказала, словно не расслышав заданного ей вопроса:
— Так, значит, ваши соотечественники влюбляются только в актрис?
— В самом деле, это случается у нас довольно часто.
— И вы думаете, что они любят женщину?
— Что вы хотите этим сказать?
— Я спрашиваю, любят ли они женщину ради нее самой?
— Право же… что до меня…
— А я вам говорю, — вскричала вдруг возлюбленная лорда Эннендейла, разгорячившись, бросив собаку на пол и принимаясь быстро ходить по комнате, — я вам говорю, что они любят не женщину, они любят ее талант, да, талант! — И Фостен высокомерно пожала плечами. — Аплодисменты публики, рекламы газет, лесть салонов, шум, который возникает вокруг нее, — вот что они любят в своей любовнице… Но женщину?
— Я думаю, что люблю женщину, — произнес лорд Эннендейл.
— Уверены ли вы в этом? — вскричала актриса, подойдя к любовнику и почти сурово глядя ему в глаза.
Затем, после короткого молчания, она медленно проговорила:
— Вы такой же, как все… Если бы я бросила сцену, через полгода вы бы разлюбили меня!
— Но вы же не бросаете сцену, Жюльетта… так зачем вы опять…
— Да, да, вы правы, — сказала она, внезапно успокаиваясь, но все с той же легкой складочкой раздумья на лбу. — Вот что, давайте выйдем на улицу, поедем куда-нибудь… вы ведь знаете, что сегодня я свободна… повезите меня обедать в какой-нибудь ресторанчик. Сегодня ваш огромный особняк наводит на меня тоску… мне хочется уйти от золоченых щитов, как сказал один персонаж из «Опасного леса». А потом мы поедем в какой-нибудь маленький театр… но не на бульвары, а в какой-нибудь театрик предместья… Вот что, поедем в Гренель, в тамошнем театре играют так забавно!
XXXVIII
Вот уже две недели, как актрисой овладел дух противоречия; с утра и до вечера она без устали спорила с лордом Эннендейлом, стоило тому высказать свое мнение о погоде, об экипаже, о завтраке, об обеде, словом — о чем угодно.
Это начиналось так: сперва гневно покачивалась ножка в пустом пространстве, затем локти судорожно прижимались к телу, розовая кожа лица становилась какой-то серой, а губы нервно подергивались, как бы удерживая рвущиеся с них слова. И тем не менее, несмотря на все усилия, которые женщина делала над собой, чтобы сдержаться, через несколько мгновений она обрушивала на своего возлюбленного едкие, презрительные, ядовитые фразы, которые произносила с горькой иронией, словно проклятье Камиллы[176], после чего губы ее снова смыкались, а ножка снова принималась отбивать такт в пустоте.
Актриса ждала ответа. Ответа не было.
Тогда, чтобы заставить любовника потерять спокойствие, чтобы вывести его из себя, чтобы добиться реплики и вызвать сцену, которой требовало ее внутреннее раздражение, она снова начинала свои придирки, поддразнивания, уколы, способные истощить и ангельское терпение; казалось, она поклялась довести его до того, чтобы он ее ударил. Но так как лорд Эннендейл только жалел ее, словно маленького ребенка, и, вместо того чтобы с ней спорить, признавал себя виновным решительно во всем, Фостен сердито вскакивала со стула и с удрученным видом несчастной жертвы уходила к себе, не забывая, однако, громко хлопнуть дверью.
Потом, через несколько минут, она как ни в чем не бывало возвращалась к своему возлюбленному, и ее любовь вновь становилась нежной и какой-то размягченной.
А через час она снова приходила в ярость.
Эти внезапные перемены настроения, эти вспышки нервозности, эти проявления болезненной неуравновешенности, эта взбалмошность — все эти внешние признаки ясно указывали на происходившую в Фостен душевную борьбу, и по утрам она то появлялась вдруг с заносчивым и забавно надменным видом женщины, принявшей определенное решение, то выходила вся разбитая, вялая, и какая-то неуверенность, колебание чувствовались во всех ее движениях.
В театре лорд Эннендейл наблюдал у своей непостоянной и капризной подруги такие же скачки настроения. Каждый вечер она ссорилась и мирилась с директором. Ежедневно бранилась с кем-нибудь из товарок, а потом посылала ей подарки. Начинала кокетничать с первым встречным почти как уличная женщина — и вдруг, посреди разговора, становилась необычайно сдержанной и обливала собеседника таким холодом, что весь его пыл сразу остывал. И теперь уже все спрашивали друг у друга во Французской Комедии, что же такое происходит с трагической актрисой.
XXXIX
— Сегодня вы немного задержались, дорогая, — сказал как-то вечером лорд Эннендейл, когда Фостен вернулась домой.
— Немного… даже очень, — ответила Фостен, мельком взглянув на стенные часы и бросая на диван шляпу и накидку.
— О Жюльетта, как вы хороши сегодня!.. К вам изумительно идет этот туалет… И потом, на лице у вас написано счастье, какое-то лучезарное счастье… что-то доброе и радостное. В Индии есть для этого подходящее выражение… там говорят так: лицо, сияющее красотой доброго дела.
— Что вы! Неужели мое лицо так нескромно? Однако идемте обедать, я голодна… О том, как я провела сегодняшний день, мы поговорим после.
Они перешли в столовую.
— Да что вы так смотрите на меня?.. Ну совсем как ребенок смотрит на пирожное.
— Вы прелестны!
Актриса и в самом деле была прелестна. Она была в черном, — она всегда любила этот цвет, — но туалет ее, почти сплошь состоявший из черных кружев, казался легким, воздушным и покрывал прозрачной темной дымкой просвечивавшую сквозь нее розовую кожу. На фоне всего этого черного виднелась в сердцевидном вырезе корсажа ярко-красная гвоздика, еще резче оттенявшая матовую белизну груди.
— Ну так как же, милая Жюльетта? Вы все-таки скажете мне, что делали сегодня? — спросил за обедом лорд Эннендейл.
— После… после… я еще наскучу вам своим рассказом. Но вот что… пожалуй, я бы выпила сегодня бокал шампанского!
И Фостен едва заметно повернула голову к дворецкому.
Невозмутимый дворецкий, застывший у буфета, словно каменное изваяние в черном фраке, сделал куда-то в сторону неуловимый жест, с помощью которого каприз актрисы был тут же передан в винный погреб одному из помощников.
И между двумя глотками шампанского Фостен, наклоняя голову и углубляя этим движением вырез корсажа, то и дело нюхала свою гвоздику.
— Как хорош этот пряный аромат… — проговорила она, — я так люблю его! Был такой год… я еще только начинала работать в театре… и кроме того, я делала тогда искусственные цветы… Так вот, я всегда вставляла хоть один настоящий цветочек гвоздики в мои искусственные… Ну, как? Мы можем встать?
Из столовой они перешли в гостиную и уселись перед камином. Лорд Эннендейл не отрывал вопросительного взгляда от своей возлюбленной, как бы говоря: «Итак?» А она забавлялась его
