При этом важным аспектом национального самосознания предстает отношение к спиртным напиткам, собирательно обозначаемым по-польски как spirytualia (недаром одно и то же латинское слово spiritus означает как «спирт», так и «образ мыслей»). Одной из характерных черт прозы Хласко является постоянное упоминание спиртного и процесса его употребления: «…о чем бы я ни начинал писать, всегда сворачиваю на выпивку». Сопоставив упоминания различных видов алкоголя, можно обнаружить, что за каждым напитком закреплено определенное значение в специфической польской картине мира, носителем которой являются и автор и повествователь.
Spirytualia «Красивых, двадцатилетних» включает пять основных (упоминаемых более одного раза) напитков: водка/спирт, виски, пиво, вино, коньяк.
В этой парадигме спиртного ведущее место занимает водка/спирт — атрибут повседневной жизни, своего рода «продукт питания»: «Ребята из „Дальмора“ продукции спирто-водочной промышленности уделяли не менее внимания, чем поросенку». Водка выступает средством характеристики персонажей: «…эти господа походили друг на друга, как две капли водки» («Jak dwie krople wodki»[260]); «Шурин Пекутощак из „выкормыша винно-водочной монополии“ превратился в любителя кефира».
Водка — это напиток, играющий судьбоносную роль. Именно благодаря водке, например, повествователь становится сотрудником «самой смелой польской газеты»: «На первом этаже здания, в котором помещалась редакция самого смелого по тем временам польского еженедельника, был бар „Йонтек“. Вероятно, однажды я ошибся и случайно зашел в редакцию „По просту“ с намерением заказать большую рюмку водки и селедочку по-японски».
Водка/спирт выступает универсальным лекарственным средством для исцеления и души и тела: «Я плакал, а друзья бегали в ресторан „Эспланада“ через две улицы за водкой»; «…меня отвели на кухню и дали наркоз в виде доброго глотка „Tony Special“ — напитка, представлявшего собой смесь чистого спирта с сухим мартини».
Водка выступает не только медицинским средством, но и средством заработка:
«…я брал бутылку водки и ехал на базу к знакомому кладовщику, который давал мне нужную запчасть. Эту запчасть я сдавал в комиссионный на Хмельной; мой напарник приходил туда через час и ее покупал; потом мы обмывали удачную покупку»; официант оказывает посетителю ресторана первую помощь, «…омыв руки водкой, которую он потом налил обратно в бутылку».
Водка выполняет организующую роль в жизни персонажей, способствует мобилизации умственных и физических усилий (направленных на то, чтобы ее достать): «Красть водку было хлопотно: разбил бутылку — предъяви горлышко <…>. На это жаль было тратить время. Поэтому мы просто брали большой шприц с иглой для внутримышечных уколов, из каждой бутылки вытягивали по сто грамм, а взамен наливали воду»; «Деньги на водку он добывал очень простым способом: прихватив железный лом, шел к знакомому горбуну, у которого на углу был газетный киоск, и просил поставить ему четвертинку. Горбун отказывался; Лелек переворачивал киоск вместе с владельцем, а затем предлагал поднять, но уже не за четвертинку, а за пол-литра. Поскольку поднять киоск могли только трое дюжих мужиков, горбун соглашался; Лелек Партизан, орудуя ломом как рычагом, ставил киоск вместе с горбуном на место и, получив деньги, отправлялся за бутылкой».
Водка служит для установления деловых контактов: «…милиционеры <…> проверяли, не пьян ли кто<…>. Занятие бессмысленное: шофер ВПК „'не имел права' быть трезвым“. Во избежание неприятностей покупалась бутылка водки и вручалась бдительным стражам порядка».
Водка душевно сближает людей: «…приобретя литр очищенной, мы с Ромеком, его девушкой и милиционерами, которые десять минут назад его зацапали, отправились на близлежащий пустырь, чтобы выпить за дружбу. Потом купили еще две бутылки»; «В конце концов, выпив с пани доктор немалую толику медицинского спирта, я добился правды».
Водка способствует взаимопониманию не только между отдельными людьми, но и между народами. Это средство установления контакта оказывается недействительным только в перевернутых, извращенных обстоятельствах войны: «Помню, как во дворе насиловали женщину, а потом одна из соседок, желая избежать подобной участи, подошла к застегивающему ширинку сержанту и, протянув ему рюмку водки, сказала по-русски: „Ваше здоровье, командир“. Сержант взял у нее бутылку и шваркнул об стену». Но одновременно славяне, независимо от национальности, равны в своем отношении к водке/спирту: «Пришли русские, была разбита цистерна со спиртом, и потом люди лежали в грязи и лизали истоптанный снег, пропитанный спиртом». Эта фраза и в переводе и в оригинале («Rosjanie weszli; rozbito cysterne ze spirytusem i potem ludzie lezeli w blocie pijac spirytus zmieszany z rozdeptanym sniegiem») построена так, что люди, лизавшие пропитанный спиртом снег — это и русские солдаты и местное население.
Отстраненно-неприязненное описание поведения русских не мешает полякам объединяться с ними именно на почве общих «питейных ценностей»: в Париже «…я ходил в ресторан „Chez Wania“, где русские таксисты пили водку „Смирнофф“».
Водка — один из сильнейших стереотипов, отличающих славян в глазах Запада, делающих их как бы неотличимыми друг от друга. «В Мюнхене наши соплеменники ведут весьма немудреный образ жизни: спят на вокзале, а днем собираются в большом магазине в центре города, где скидываются на бутылку водки „Пушкин“ (ее рекламируют как напиток для крепких парней: на этикетке изображены двое с рюмками; рядом сидит, благосклонно на них взирая, медведь)».
Пристрастие к водке/спирту — «общеславянской ценности» — объединяет русских и поляков, противопоставленных по этому принципу неславянскому миру.
Виски ассоциируется с Америкой: американским образом жизни и американскими киногероями, которым стремятся подражать поляки. Америка для поляков 50-х годов — это «несчастная любовь, любовь без взаимности» («milosc nieszczesliwa; milosc bez cienia wzajemnosci»): подражая американцам, «эти ребята <…> носили темные очки, дурацкие прически и безобразные галстуки; но они были уверены, что граждане страны, над которой реет звездный флаг, одеваются именно так, а значит, и мы будем так одеваться».
Повествователь тоже пытается копировать экранное поведение Хэмфри Богарта, беседующего с героиней в фильме «Касабланка»:
«Полночь. Богарт сидит и пьет виски из большого стакана. <…> Богарт разражается сатанинским хохотом. Но стакана с виски не оставляет»
Одновременно употребление виски поляком Хласко описывает с самоиронией: повествователю хочется быть похожим на американцев за счет внешней атрибутики. В Ницце «красиво» пьющего виски героя сначала действительно принимают за американца:
«Я пил виски у стойки бара и вдруг почувствовал на себе взгляд: на меня томно смотрела юная особа; не сомневаясь в своих силах, я заказал еще порцию виски и предложил ей ко мне присоединиться, на что она с энтузиазмом согласилась. По-английски девица не говорила, но из ее очаровательного щебетанья можно было заключить, что у меня то ли красивые глаза, то ли красивые руки и вообще я очень симпатичный. — Вы американец? — спустя некоторое время спросила она. — Нет. — Немец? — Нет. — Англичанин? — Нет. — А кто же? — Поляк. На лице ее появилось — если воспользоваться лексикой романа „Леди Гамильтон, или Прекраснейшие глаза Лондона“ — выражение ужаса и презрения; нервно схватив лежавшую между нами на стойке сумочку, она опрометью выскочила из ресторана».
Вино в книге Хласко упоминается только дважды, и оба раза — в связи с нелепыми грезами о беззаботной жизни.
В одном эпизоде два подростка, убившие и ограбившие своего учителя, на допросе объясняют свое преступление тем, что на добытые деньги «хотели пойти в кино и выпить две бутылки отечественного вина» («dwie butelki krajowego wina»). «Отечественным вином» поляки называют дешевый портвейн. Для подростков он символизирует «настоящий» взрослый мир, возможность почувствовать себя
