В некоторых загадках подчеркивается ответственность человека как за само создание вина, так и за злоупотребление им: «Сперва жилище мое было зеленый холм, а теперь мрачная темница. Сначала был сладок, а теперь крепок. Прежде одет был в красный кафтан, а теперь ничего больше не имею, кроме деревянной одежды. В первом состоянии сотворила меня природа, а другого причиною было искусство. Если мой новый образ существования имеет новые прелести, то не пленяйтесь ими, смертные. Я был сперва невинен, а теперь учинился обманщиком».[27] Акцент здесь ставится на том, что превращение невинного винограда в обманщика-вино происходит искусственно, т. е. с помощью человека.
Очевидно, что в ряду всех этих содержательно однородных текстов загадка Болотова выглядит несколько необычно.
Во-первых, описывается процесс не производства, а хранения вина (шампанского). Ключевой для анализируемой загадки образ темницы[28] очевидно связан с комплексом представлений о страданиях и испытаниях, своеобразном обряде инициации, который должен пройти предмет или вещество, чтобы стать полезным людям. Этот прием достаточно характерен для определенного типа традиционных загадок про лен, рожь / хлеб, горшок и т. д.[29] (впоследствии подобная тематика активно развивалась в советских стихах для детей). Характерно это и для литературных загадок про вино: «Что солнце варит, рука снимает, нога топчет, а рот наслаждается»[30]).
Но у Болотова о «страданиях» вина, связанных с процессом его производства, сказано лишь вскользь («замучив совсем»), а темницей для шампанского становится не только бутылка (а не более типичная бочка[31]), но и человеческий организм. Не включен в болотовскую загадку и второй аспект: описание скитаний шампанского внутри организма [32] не сопровождается характеристикой его воздействия на этот организм. Болотов несомненно сознательно игнорирует традиционные составляющие «винного сюжета», заменяя их другими элементами.
Причина такой замены, вероятно, заключается в том, что описание изготовления вина и его употребления традиционно связаны с анакреонтическим пафосом минутного наслаждения, связанного с определенным риском. Для Болотова такой пафос не только не актуален, но и категорически неприемлем.
Болотов был известен своей нелюбовью не только к пьянству, но и к культуре винопития вообще, между которыми он принципиально не видел разницы, чему можно найти неоднократные подтверждения в его записках. Поэтому мотивы, связанные с вином или винопитием в целом нехарактерны для данного автора. «Антианакреонтическая» и, вместе с тем, антиалкогольная направленность данного текста и является истинно просветительской, с точки зрения Болотова. Поэтому происходит травестирование художественных средств, традиционно используемых при метафорическом изображении вина, в частности, метафоры «тюрьмы и свободы» — тюрьмой является человеческое тело, а освобождение получено в отхожем месте. Цель такого травестирования — снижение, т. е. «разоблачение» загаданного объекта.
Загадка Болотова достаточно четко делится на две части, в одной из которых описание может принадлежать только шампанскому (т. к. только бутылки с шампанским требуют дополнительного укрепления пробки «цепями железными»), во второй же части описан процесс, происходящий с любым съеденным или выпитым продуктом (что, как уже было сказано, для литературной загадки нехарактерно). Таким образом, поэтический ореол шампанского как благородного напитка снижался до уровня любого продукта, неизбежно стремящегося обрести свободу в «месте темном» и «для многих иных неприятном».
Конкретизируя тип вина, Болотов тем самым (скорее всего неосознанно) приближает свою загадку к фольклорным, которые, как известно, видовое предпочитают родовому.[33] Но автор скорее преследовал иную цель: создать комический эффект от сопоставления текста, который должен был восприниматься как фольклорный (говорной стих и традиционные фольклорные образы богатыря и девицы) и отгадки — самого «ненародного» из всех вин. Уже сама по себе фольклорная стилизация (единственная среди всех его загадок[34]) для Болотова являлась средством комического снижения загаданного объекта.
В исследовании по истории фольклористики М. К. Азадовский писал о Болотове: «Приятель Левшина, он иронически относится к его „сочинениям“, народные песни он презирает, народные обряды называет глупыми, вздорными и т. д.».[35] Несмотря на явную категоричность такого утверждения, основания для которого не очень ясны (возможно, имеется в виду эпизод из записок Болотова, где он рассказывает о том, как, вынуждено оказавшись в крестьянской избе, стал свидетелем обряда «угощения», с его точки зрения «глупого и вздорного»[36]), фольклорные традиции все же очевидно ассоциировались у Болотова с низовой культурой и потому фольклорная стилизация в дворянской культуре могла восприниматься им как способ разоблачения истинной сути какого-либо незаслуженно опоэтизированного явления, например, вина.
М. В. Строганов. Тверь
Об употреблении вина: Пушкин и другие
Поскольку знания автора-пушкиниста в области мировых литератур не столь обширны, то предпочтительнее оставаться на своем поле, лишь изредка заглядывая за границу своей необъятной страны.
Как показывает читательский опыт, вино в литературе с давних времен есть основа для создания всяких метафор. Полный бокал вина — это метафора полноты жизни, любви. Выпитый бокал вина — метафора, соответственно, уходящей жизни, любви. Ср. у Пушкина сложную метафору «праздник Жизни»:
Не допить бокал вина — умереть, не исчерпав полного счета лет. Пир, на котором льется вино, — метафора роскошного буйства ума, духа:
