Часом позже Марио дал Дэдэ указание следить за отправляющимися с вокзала поездами и, заметив Тюрко, сразу же сообщить об этом в комиссариат. Парнишка ни о чем не догадался. Он заложил Жиля. И этот поступок еще больше отдалил Дэдэ от мира ему подобных. С этого момента началось его замечательное восхождение, о котором мы еще расскажем вам в дальнейшем.
На борту «Мстителя» Кэрель продолжал служить ординарцем у офицера, который, казалось, стал относиться к нему свысока, что несколько его задевало. После ограбления лейтенант почувствовал себя героем и преисполнился еще большего самодовольства. Вот цитата из его дневника:
«Я не хуже, чем этот юный очаровательный грабитель. Я не дрогнул. Я рисковал своей жизнью».
В благодарность за помощь в аресте Жиля комиссар полиции почти официально стал давать Дэдэ конкретные задания. Ему поручили следить за матросами и солдатами, часто воровавшими с прилавков в большом универмаге. Когда Дэдэ, натягивая свои желтые кожаные перчатки, возносился эскалатором на верхний этаж магазина, он чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Он был прирожденным стукачом. Ему здорово повезло, подфартило. В себе он не сомневался. Достигнув пика своего вознесения, коим являлся зал магазина, который должен был стать отправной точкой для его дальнейшего восхождения по службе, он испытал еще одно незнакомое ему доселе чувство: глубочайшее удовлетворение от достигнутого. Он надевал перчатки и преисполнялся еще большей уверенности в себе. На этом отведенном ему участке Дэдэ был хозяином, он чувствовал себя вершителем человеческих судеб.
Армия и Военный флот как бы созданы для тех, у кого начисто отсутствует воображение, они дают им возможность участвовать в авантюрах, в которых все заранее просчитано и предусмотрено, потом их, в благодарность за исполнительность, награждают красной ленточкой Почетного легиона. Впрочем, оставаясь постоянным свидетелем всех этих заранее запланированных происшествий, лейтенант оказался вовлеченным еще в одно, гораздо более серьезное. Не то чтобы он всерьез возомнил себя героем, но его необыкновенно взволновало непосредственное соприкосновение с одной из самых отвратительных и презираемых и в то же время одной из самых возвышенных сфер человеческой деятельности: вооруженным разбоем. Его только что ограбили на большой дороге. Грабитель был очень красив. Конечно, гораздо романтичнее быть грабителем самому, но в том, что он оказался жертвой ограбления, тоже была своя прелесть. Лейтенант уже не пытался отвлечься от одолевавших его сладостных мечтаний. Он был уверен, что ни одна деталь этого происшествия (когда он оказался один на один с разбойником) не станет достоянием гласности. «Тайное никогда не станет явным», — думал он. Скрывая свои чувства под напускным равнодушием, он был неуязвим для окружающих. «Мой палач! Вот мой палач! Крадучись, как волк, он выходит из тумана и убивает меня. Деньги достались ему ценой моей жизни». Во время своего непродолжительного пребывания в больнице он каждый день заходил на судно. Он ходил по палубе с забинтованной рукой или отдыхал у себя в каюте.
— Я приготовлю вам чаю, лейтенант?
— Как хотите.
Он сожалел, что грабителем был не Кэрель. «С каким наслаждением я отказался бы отдать ему деньги! Наконец бы у меня появился шанс продемонстрировать ему мою храбрость. Неужели бы я его выдал? Какие бездны открываются в моей душе, когда я пытаюсь ответить на этот вопрос! Достаточно вспомнить визит полицейского и испытанное мною тогда чувство головокружения. Я чуть было не выдал Кэреля. Меня до сих пор охватывает дрожь при одной мысли о том, что по моему поведению и моим ответам полицейский мог догадаться, что я имею в виду его. Я ненавижу полицию, и присутствие легавого выбило меня из колеи. Он сошел с ума, если в самом деле считает, что Вика убил Кэрель. Конечно, мне хотелось бы, чтобы это был он, ибо тогда любовная драма, которую я так долго вынашивал в своих мечтах, наконец-то смогла бы воплотиться в жизнь. Как бы я хотел доказать Кэрелю мою преданность! Чтобы он, обезумев от мучительных угрызений совести, с влажными от пота прилипшими к вискам волосами, терзаемый воспоминаниями о своем убийстве, пришел и доверился мне! Я стал бы его исповедником и отпустил бы ему все грехи! Я утешил бы его в своих объятиях и даже пошел бы за ним на каторгу! Если бы я чувствовал большую уверенность в том, что он убийца, я бы, наверное, действительно выдал его, чтобы потом иметь возможность утешать его и разделить с ним его наказание! Кэрель и не подозревает, что был тогда на волосок от гибели! Еще совсем немного — и я выдал бы его легавым!»
Лейтенант не мог представить себе, как всегда улыбающийся — хотя его и нельзя было назвать обыкновенным «зубоскалом» — Кэрель вдруг потребовал бы у него деньги. Ему никак не удавалось заменить им в своем воображении того вооруженного револьвером и переодетого в матроса типа. А как бы это было замечательно! Он бы столкнулся с ним лицом к лицу в этом головокружительном поединке, во время которого они бы лучше узнали друг друга и который бы уже больше никогда не кончался. Оставаясь один, лейтенант представлял себе возвышенные фразы, которыми бы они обменивались и благодаря которым Кэрель бы наконец прозрел и увидел его подлинное лицо. Краткие, скупые, не содержащие в себе ни одного лишнего слова фразы. Голос офицера звучал бы невозмутимо и надменно:
— Ты с ума сошел, Джо. Брось револьвер. Я никому не скажу об этом.
— Гони бабки и не рыпайся.
— Нет.
— Если будешь упираться, я выстрелю.
— Стреляй.
Ночью лейтенант часто гулял один по палубе, погруженный в размышления об этом диалоге, который ему никак не удавалось закончить. «Пораженный до глубины души, он бросает оружие. Но тогда никто не узнает о моем героизме… Пораженный до глубины души, он все же стреляет, ибо боится уронить себя в моих глазах… А если он меня убьет, тогда мне придется умереть на дороге?» После длительных колебаний лейтенант выбрал следующую развязку: «Кэрель стреляет, но от волнения промахивается. Он ранит меня». Вернувшись на борт, он отказывается выдать полицейским Кэреля (как он и поступил в случае с Жилем). Только так он мог доказать свое превосходство тому, кого любил.
— Я могу попросить у вас увольнительную на два дня, лейтенант?
Задавая этот вопрос, разливавший чай Кэрель на минуту остановился и, подняв голову, улыбнулся отражению офицера в зеркале, но тот внезапно замкнулся в себе и сухо ответил:
— Да, я не против.
Вот уже несколько дней он пребывал в плохом настроении. Полицейские упорно допрашивали Кэреля, пытаясь загнать его в угол, поймать на какой-нибудь случайной оговорке, но так и не смогли ничего толком узнать. Кэрель начинал раздражать лейтенанта. Его лицо не могло затмить образ отважного грабителя, вышедшего навстречу ему из утреннего тумана. Он был еще совсем мальчишка, хотя и отчаянный. Иногда он со стыдом признавался себе, что тому, кто грабит педиков, не нужно быть особенно смелым. Однажды Кэрель имел наглость в присутствии лейтенанта отпустить в адрес злодея негодующее замечание: «Тоже мне, нашел с кем связаться!» Очевидно, грабитель заранее наметил себе наиболее подходящую жертву. Поэтому он и не боялся. Во всяком случае, именно в тот самый момент, когда Кэрель наконец, после долгих колебаний, вроде бы, согласился принять эту глубокую благодарную нежность, на которую способны одни педерасты, он почувствовал, что офицер, напротив, удаляется от него. Что касается офицера, то это происшествие навело его на некоторые размышления и оказало воздействие на его дальнейшее поведение, рассматривая которое мы можем понять, каким образом ему все-таки удалось покорить Кэреля.
«Любовь Кэреля способна заменить мне любовь всех французских моряков. Мой избранник является олицетворением их мужества и прямоты.
Капитана одной из галер все звали „наш благоверный“. Он был нежен и жесток. И я уверен, что он мог быть жесток и нежен одновременно, когда он отдавал приказы о пытках, улыбка сияла не только на его лице, она как бы озаряла его изнутри, освещая и словно умиротворяя и расслабляя все его внутренности (печень, легкие, желудок, сердце). Его голос, которым он отдавал приказ о пытках, взмах его руки, его томный взгляд тоже излучали это сладостное, расслабляющее умиротворение. Без сомнения, если бы я был облачен в капитанскую форму, я вел бы себя именно так и создал бы образ еще более идеальный и
