Полночь в саду добра и зла

отсутствие крови на оружии. Особый упор Спенсер Лоутон сделал на тридцатишестиминутном интервале между стрельбой и вызовом полиции.

– Что Джим Уильямс, делал в эти тридцать шесть минут? – вопрошал окружной прокурор. – Я скажу вам, что он делал. Он взял другой пистолет, подошел к убитому Дэнни и выстрелил в сторону стола. Потом он вытащил руку Дэнни из-под его тела и положил ладонь на пистолет. Что он сделал еще? Я отвечу и на этот вопрос: он начал избирательно крушить мебель и предметы обстановки.

Лоутон предъявил присяжным фотографии интерьеров Мерсер-хауз.

– Вот старинные часы, которые якобы перевернул Дэнни Хэнсфорд. Они лежат циферблатом вниз на полу холла. Обратите внимание, что основание часов находится очень близко к стене. Я вполне могу допустить, что сильный двадцатилетний парень, каким был Дэнни Хэнсфорд, в порыве ярости откинул бы их гораздо дальше. Но впечатление такое, что часы просто аккуратно и очень ненамного отодвинули от стены. Так получилось потому, что это сделал сам Уильямс. Он осторожно отодвинул часы, опустил циферблат почти до пола, а потом уронил, сделав это с таким расчетом, чтобы раскололся корпус и треснуло стекло, но чтобы остался неповрежденным механизм. Кстати, Уильямс сам утверждал, что ему удалось починить и продать эти часы.

Посмотрим, однако, и на другие разрушения. Перевернуты стол и кресло. По столу ударили серебряным подносом. Растоптана электронная игра «Атари» и разбита бутылка с полпинтой виски. Можно ли оценить стоимость ущерба в сто двадцать долларов семнадцать центов? Не знаю, но я хочу попросить вас обратить внимание на тот дорогой антиквариат, который остался цел – шкатулки, сундучки, столики и картины. Цена этих вещей исчисляется десятками и сотнями тысяч долларов. А теперь спросите себя, остановился бы разъяренный молодой человек, имеющий намерение убить любителя дорогого, антиквариата, на разбитой в действительности мелочи? Конечно же, нет. Эти предметы были повреждены тем, кто любил и ценил старину – Джимом Уильямсом.

Торжественно-значительные выражения лиц присяжных показали всем, что Лоутон, во всяком случае, частично отвоевал потерянный плацдарм. Теперь в голосе прокурора гремел едкий сарказм.

– Но есть и еще что-то, а именно то, чего Джим Уильямс не сделал за упомянутые тридцать шесть минут. Он не вызвал «скорую помощь». Многие здесь описывали Джима Уильямса как сострадательного человека, который делал большие пожертвования в Гуманитарное общество. Но он не позвонил даже в Гуманитарное общество, чтобы выяснить, что произошло с Дэнни Хэнсфордом.

Молодая женщина в жюри промокнула глаза платком.

– Мы можем оставить в стороне следы пороха на руках Дэнни, – продолжал метать громы и молнии прокурор, – они не нужны нам, чтобы осудить Джима Уильямса.

В конце дня в настроении присяжных наметился нехороший перелом, который очень беспокоил Сонни Зейлера. Лоутон эффектно построил обвинение и сумел отвлечь внимание присяжных от конфуза с упаковкой рук. Адвокат был бессилен: он уже закончил свое выступление и выставил заключительные аргументы. Судья отправил присяжных по домам до утра. Наутро он зачитал инструкции, и жюри удалилось в совещательную комнату.

В Мерсер-хауз Уильямсы молча доели сандвичи. Миссис Уильямс свернула салфетку и смотрела в окно, Дороти бесцельно играла вилкой, Джим делал вид, что читает каталог.

Зазвонил телефон. Сонни Зейлер доложил, что присяжные едят гамбургеры. В четыре тридцать Сонни позвонил снова и сообщил, что жюри затребовало словарь – один из присяжных не понимал значения термина «злой умысел[26]».

В пять тридцать судья Оливер распустил присяжных на уик-энд. Как рассказали приставы – известные любители баек и сплетен, мнения присяжных разделились поровну. Совещание жюри возобновилось в понедельник в десять утра. Около полудня Зейлер заметил, что приставы перестали отвечать на его вопросы. Они отводили глаза и молча проходили мимо. То был плохой знак. «Видимо, решение принимается в пользу обвинения», – сделал вывод Зейлер.

К трем часам голоса присяжных распределились в отношении 11 к 1 в пользу обвинения. Старшина присяжных послала судье записку: «Здесь есть один человек, который отказывается изменить свою позицию, невзирая на все наши доводы и действия». Через несколько минут приставы рассказали, что этот человек некая миссис Сесилия Тайо, разведенная, пятидесяти с лишним лет. Миссис Тайо поведала присяжным, что много лет назад оказалась приблизительно в такой же ситуации, как мистер Уильямс. Ее друг ворвался на кухню и стал душить ее. Теряя сознание, женщина успела схватить нож и воткнуть его в грудь нападавшему. Правда, она только ранила, а не убила расходившегося дружка. Миссис Тайо заявила, что она очень хорошо понимает, что такое самозащита.

– У меня трое детей, все взрослые, – добавила она. – Они сами и сготовят и постирают, так что я могу сидеть здесь сколь угодно долго.

В пять часов судья созвал все стороны в зал. Уильямс приехал из Мерсер-хауз, Сонни Зейлер из офиса. Присяжные заняли места в своем отсеке. Седовласая миссис Тайо сидела, плотно стиснув зубы, угрюмо глядя в пол и не общаясь с другими присяжными.

– Мадам старшина, вы вынесли вердикт?

– Мне очень жаль, ваша честь, – ответила женщина, – но мы не смогли этого сделать.

– Как вы полагаете, дальнейшие совещания смогут привести вас к вынесению вердикта?

– Я начинаю думать, ваша честь, что мы не придем к решению до второго пришествия.

Сонни Зейлер подал судье ходатайство о прекращении судебного разбирательства ввиду неспособности присяжных прийти к единому мнению, однако Оливер сразу же отказал, вынес частное определение в адрес присяжных и буквально приказал им прекратить разброд и шатания и прийти к единодушному выводу. Судебное заседание было отложено до десяти часов следующего утра, и присяжным уже не в первый раз рекомендовали не читать, не слушать радио и ни с кем не обсуждать материалы с оценками процесса и его участников.

Приехав с суда, Джим Уильямс не пошел сразу домой, а пересек Монтрей-сквер и сел на скамейку рядом с Минервой.

– Мои адвокаты опять в дерьме, – с горечью произнес он. – Среди присяжных только один на моей стороне. Это женщина.

– Насколько она сильна? – спросила Минерва.