рефлектору, как бы получает ярлык на большие открытия. Впрочем, и тема играет роль. Вы замечали, что широкую публику интересуют не все разделы астрономии, а только крайние — экстремальные с одной стороны, Луна, Марс, Венера — нечто достижимое, с другой — квазары, пульсары, пределы видимости. Альфа и омега.
— А на вашу долю выпала буква в середине алфавита?
— Именно, так, отдаю должное вашей проницательности. Мю, ню — что-то в таком духе. Знаете, как это бывает. Попал в обсерваторию к Дюплесси, шеф занимался шаровыми скоплениями, мне поручил наблюдение переменных в шаровых. Так я и застрял на этой теме. А кого интересуют шаровые? От Солнца — тысячи и десятки тысяч парсек. Практически недостижимы, философского интереса в них нет. Среднее звено. Ученый, работающий в среднем звене, не может не числиться средним.
«Сочувствия ищет, что ли? Предложит роман о гении, занятом средним делом?»
— Среднее звено, — продолжал Граве. — Хотя в шаровых очень много увлекательного…
— Вероятно, увлекательно для специалистов, — сказал я. — Для немногих избранных. Рядовых людей волнует то, что их тоже касается, например, есть ли жизнь в космосе?
— Тут не может быть двух мнений, — согласился он. — Да, всех волнует жизнь в космосе. Когда Моррисон и Коккони ловили радиосигналы с Тау Кита, об этом писали все газеты. А что может быть наивнее из миллиардов звезд выбрать одну и ждать, что именно оттуда идут радиопередачи? Уж лучше бы направить радиотелескоп на шаровое. До миллиона звезд в одном направлении, в миллион раз больше шансов, чем у Моррисона и Коккони.
Я насторожился. Кажется, этот Граве — человек с сюрпризом.
— Вы ловили сигналы? — спросил я, поднимая голову.
От тотчас ушел в кусты.
— Нет, я только хотел бы написать небольшую повесть о жизни в космосе Вы не отказали бы мне в совете? Вот мой герой ловит сигналы из космоса Что ему передают?
(Совет? Этого добра хватает).
— О сигналах написаны сотни повестей, — сказал я. — Надо придумать что-нибудь оригинальное. Ваш герой астроном и наблюдает переменные? Тогда сама переменная может быть прожектором. Звезда мигает, получаются точки и тире.
— Вы советуете мне наблюдать неправильные переменные в шаровом?
Я насторожился. Темнит этот Граве, путает.
— Разве я астроному советую? Я советую вставить в повесть.
— Да-да, как раз это я имел в виду описать наблюдателя. А что именно, извините за назойливость, вы рекомендовали бы передавать со звезд?
— Обычно рекомендуют какую-нибудь геометрическую истину 3-4-5, 6-8-10 — стороны египетского треугольника. Но у вас десятки тысяч световых лет, нет возможности ждать ответа на вопрос. Надо сразу передавать что-либо существенное. Говорят, всю сумму знаний можно вместить в часовую передачу.
— Сумму знаний вы рискнете передавать неведомо кому?
— Пожалуй, не рискнул бы. Тогда можно передать чертеж космического экипажа. Вот карета, приезжайте к нам в гости.
— При условии, что на Земле сумеют сделать эту карету.
— А как же иначе? Вот если бы они побывали на Земле, они могли бы оставить корабль в какой- нибудь пещере. Тогда можно было бы передавать ее местонахождение, карту с крестами, как в «Острове сокровищ».
Граве, кряхтя, поднялся с кресла. Вытянулся, словно премию собрался вручить.
— Эта догадка делает вам честь, — сказал он торжественно. — Смотрите. Вот что я получил в результате трехлетних наблюдений неправильных переменных в скоплении М13 — шаровом Геркулеса.
И было это как дверь в сказку в комнате Буратино. Гостиничный номер, тумбочка светлого дерева, лампа на гнутой ножке, под стеклом — список телефонов администрации, шишкинские медведи на стене. И в заурядном номере заурядный старик, пыхтящий от одышки, вручает мне астрограмму — привет чужих миров.
Светокопия, красновато-коричневая, такие делают сейчас для строителей. На ней пунктиром контурная карта. Один участок выделен квадратиком. В углу он же в увеличенном масштабе. На нем тоже квадратик. Так четырежды.
— Узнаете?
Конечно, я узнал. На главной карте лежал, уткнув нос в сушу Финский залив, похожий на осетра с колючей спинкой. Первый квадрат выделял дельту Невы с островами, следующий вырезал кусочек материка, примерно там, где находилась дача Лирика. На третьем квадратике виднелось нечто, похожее на гроздь бананов (озера, возможно), на четвертом — скала, похожая на удлиненную голову, словно на острове Пасхи. Последний квадратик находился в ухе этой головы. От него шла стрелка к группе точек. К планетной системе, что ли? Планет многовато.
— Узнаете местность? — повторил гость.
— Вы уже были там — у этой головы с ухом?
— Мне не хотелось осматривать камень без свидетелей. Я просил бы, я надеялся, что вы не откажетесь присутствовать. Если бы вы согласились составить мне компанию поутру.
— Завтра утром я буду в Москве.
— Какая жалость. А сегодня?
— Сегодня поздно уже. Через час темнеть начнет. Вообще мне надо бы отдохнуть перед дорогой.
Гость покачал головой с сокрушенным видом.
— И вы еще утверждаете, что рядовых людей волнует проблема космических контактов. Кого же волнует, если вы, писатель-фантаст, автор произведений о пришельцах, самое заинтересованное лицо, предпочитаете воздержаться от лишних усилий? Сами же мне советовали составлять схемы по сигналам неправильных переменных, а когда я показываю вам подобную схему, выясняется, что вам важнее отдых перед дорогой. Что же спрашивать с рядовых читателей? Пожмут плечами, улыбнутся. А если я без свидетелей отправлюсь осматривать, разве мне поверят? В фальсификации обвинят.
— Едем!
Почему я решился так быстро? Во-первых, раздумывать было некогда, время поджимало. А, во- вторых, чем я рисковал, собственно говоря? Окажусь в глупом положении? Но я не уверен, кто глупее человек, верящий словам, или тот, кто воображает себя остроумным, потому что лжет. Да и не похож на любителя розыгрышей этот тучный, старомодно французящий старик с одышкой. Ограбят в пустынном месте? А у меня три рубля в кармане. Вот весело будет, когда шайка будет делить мою трешку на троих. Впрочем, и такая роль едва ли подходит моему гостю.
На улице стояла осень. Рваные тучи неслись низко-низко, казалось, каждая облизывает крыши. Дождь то моросил, то барабанил, порывистый ветер швырял брызги в лицо. Вчера мне говорили, что если ветер не переменится, будет наводнение как при Пушкине.
Такси поймать не удалось. Они проскакивали мимо, не замечая протянутой руки. Поехали через весь город в трамвае. Сквозь забрызганные стекла смутно виднелись тесные боковые улочки, трамвай отчаянно скрежетал на поворотах, чуть не задевая углы зданий. Я худо знаю Ленинград, не могу объяснить, где мы ехали. Кажется, крутили у Финляндского вокзала, потом перебрались на Петроградскую сторону. Вокруг, держась за поручни, тряслись пассажиры с мокрыми усталыми лицами, капли бежали у них по скулам. И я, мокрый и усталый, трясся со всеми вместе, история с космической телеграммой казалась мне все нелепей.
Опять мы переехали через мост и оказались в квартале новых домов. Почти все пассажиры сошли там, рядом с Граве освободилось место, я пересел к нему.
— Так что вы хотите узнать у наших звездных друзей? — спросил он. И сразу увел меня с пути сомнений.
— Все надо узнать. Как живут, на кого похожи, чем заняты, что их волнует? И главное то, о чем мы спорили в эти дни чувствуют они простор впереди или глухую стену? Моря наливают и осушают, солнца зажигают и гасят, или же берегут садочки и заливчики, лелеют тишину для удильщиков?
