— Ну ладно, мне надо возвращаться. Послушай… Если я к вечеру не вернусь… Хотя сомневаюсь, но мало ли… Ты успокой моих, наври им чего-нибудь.
— Не волнуйся, не в первый раз! — Милбери критически осмотрел снаряжение Калинова. — Ты оружие-то взял бы помощнее.
— Обязательно. — Калинов поднял с пола шлем и вышел.
Зайдя к себе в кабинет, он выгрузил из карманов весь свой арсенал, достал из ящика стола тюбик крема «Цирюльник» и свел трехдневную щетину со щек и подбородка.
На этот раз он очутился прямо в седле своего коня. Каурый мчался куда-то по обширному лугу. Во всяком случае, трава виднелась сквозь амбразуры металлического горшка, надетого на голову Калинова. Он тут же остановил каурого и снял горшок.
Снимать пришлось правой рукой, потому что левой что-то мешало. Горшок оказался старинным рыцарским шлемом. И сразу стало понятно, что мешает левой руке. На руку был надет щит с незнакомым гербом. Но вензель[18] над гербом был очень знаком: сам рисовал, когда-то в детстве.
Он продолжал осмотр. Справа на поясе висел меч. Да и все тело было упаковано в доспехи, громоздкие, тяжелые, непривычные.
О Господи, подумал он, это еще зачем? Чья это дикая фантазия? Я в роли средневекового рыцаря!.. Впрочем, назвался груздем — полезай в кузов!
Он вернул шлем на голову, тронул поводья, и каурый снова потрусил по лугу.
Чего-то в жизни явно не хватало. Минут через пятнадцать неторопливой езды Калинов понял — чего. Перед глазами не светила «Вифлеемская звезда». Может быть, ее отсутствие и не имело никакого значения, но луг был бесконечен и одинаков во всех направлениях.
Калинов остановил коня, заставил его крутиться на месте. Звезды не было.
После некоторых размышлений Калинов произнес в пространство:
— Я был неправ. Я глуп и самонадеян!
Звезда тут же замаячила в амбразурах, и Калинов пустил каурого вскачь. Сразу возникла дорога, по ее обочинам потянулись ряды деревьев. Скачка длилась минут пятнадцать, а потом стена леса впереди, в которую, казалось бы, упиралась дорога, подсказала, что впереди поворот. «Вифлеемская звезда» вдруг ожила, скользнула за деревья, и из-за поворота донеслось злобное карканье. Повеяло ледяным неуютом.
Калинов пустил каурого шагом, поправил на голове шлем, взял в правую руку меч, закрыл грудь щитом. Конь с опущенными поводьями дошагал до поворота.
Звезда снова висела над дорогой, неподвижная и равнодушная.
На обочине ничком лежал человек в рыцарских доспехах, затылок его был залит кровью, искореженный шлем валялся в придорожной канаве. Над мертвецом, на суку незнакомого корявого дерева сидел огромный черный ворон, косил на Калинова желтым кошачьим глазом. Ворон разинул клюв и огласил лес громовым звуком, мало похожим на карканье. Спина Калинова покрылась мурашками. Он подъехал к мертвецу, остановил коня. Каурый захрапел, попятился.
Можно было бы перевернуть мертвеца копьем, подумал Калинов. Если бы копье было…
Ворон снова хрипло заорал, наверное, радуясь, что у пришельца нет копья. Калинов замахнулся на него мечом, и ворон тяжело снялся с дерева: словно новогодние хлопушки, загрохали о воздух мощные крылья. Калинов осторожно огляделся, потом, стараясь не обращать внимания на холод в груди, слез с коня. С трудом перевернул мертвеца на спину и отшатнулся. Перед ним лежал он сам — крепко сжатые губы, закрытые глаза. Но трупного окоченения не наблюдалось. Калинов снял с правой руки перчатку, подсунул ладонь под голову лежащему. Липкая кровь была теплой.
Веки раненого вдруг дрогнули, глаза открылись, глянули в бездонное небо, потом сдвинулись и остановились на Калинове. Разжались синеющие губы.
— Вита, — прохрипел двойник. — Зяб-лик…
— Кто это так тебя? — спросил Калинов.
— Зяб-лик… У не-го Ви-та… Ту-да… — Раненый указал глазами в сторону равнодушной звезды.
А потом он обмяк, глаза закатились. Все было так неожиданно, что Калинов даже сглотнул непрошенный ком в горле. Но тут его вернули к действительности. Тело двойника вдруг начало таять, истекать легкой серой дымкой. Так весеннее солнце съедает снеговика. Вместе с телом сублимировали и рыцарские латы. Последним исчез щит с незнакомым гербом и знакомым вензелем.
Калинов подозвал каурого, взгромоздился на него. Откуда-то из лесу пожаловал ворон, сел на сук и принялся обиженно взрыкивать.
И все же куда-то мы продвигаемся, сказал себе Калинов. Вот уже и не я произнес имя моей жены. Вот уже и не только звезда показывает, где ее искать… А неплохо воевать, когда знаешь: что бы ни случилось, смерть тебе не грозит.
Но тут он снова вспомнил арбалетную стрелу, которую четверть века назад выпустил в него Крылов, и содрогнулся. Сразу стало казаться, что, уверяя себя в полной безопасности, он несколько приукрашивает действительность. А может быть, он только что повстречал на обочине свое скорое будущее?..
Он тронул поводья и пустил каурого вскачь.
Он догнал их через полчаса. Их было четверо: трое конных рыцарей в одинаковых доспехах — как близнецы, — еще один, скрученный в тюк, был переброшен через круп четвертого коня. Калинову бросились в глаза рыжие волосы, волнами колышущиеся у правого стремени.
Калинова заметили. Спокойно, без злобных воплей, двое рыцарей повернули коней и поскакали ему навстречу. Третий остался на месте.
Калинов сжал рукоятку меча. Предстоящая схватка опьянила его. Ощущение было знакомым, он испытывал его не раз — в операциях по захвату. Но присутствовала и некая толика сомнений в серьезности предстоящего. Все-таки все это слишком напоминало театр…
Начало, однако, оказалось не театральным. Рыцари взялись за дело аккуратно и не спеша — знали, что от двоих он не уйдет. Калинов едва успевал подставлять щит под удары слева и отмахиваться мечом от правого противника. Каурый оказался сообразительным конем, он хорошо чувствовал желание всадника, успевал скакнуть вперед, махнуть в сторону, попятиться назад. И тем не менее Калинов понимал: долго ему не продержаться — не та сноровка.
Спас его каурый. Что он сделал, Калинов так и не понял, но каким-то образом левый противник оказался позади своего товарища. Оставалось воспользоваться неожиданной свободой, и Калинов ударил сплеча, не опасаясь нападения слева. Головы врагу он, конечно, не срубил, но этого и не требовалось. Противник качнулся в седле, шлем его полетел на землю, и Калинов увидел застывшие глаза Зяблика.
О Господи, подумал Калинов. Что же это я наделал?!
А потом тело Крылова начало валиться в сторону, и Калинов забыл о нем: в схватку вернулся второй враг. Впрочем, теперь схватка скорее напоминала избиение младенца. Калинов теснил врага, тот уже с трудом защищался от Калиновского меча. И наконец не выдержал. Калинов нанес тот же самый удар, что и несколько минут назад, и вновь увидел застывшие глаза Зяблика.
И тут он услышал радостный крик жены. Настала очередь третьего врага. Калинов летел на него, подобно всесокрушающему тарану, хмельной от победы над двумя противниками. Теперь он ничего не боялся: все это и в самом деле театр. Со статистами. Вот статист Зяблик поднимает арбалет. Кажется, рыцари не стреляют из арбалетов, но какое это сейчас имеет значение!.. Давай-давай, целься хорошенько, не промахнись. А то ляжешь, как предыдущие двое — с застывшими глазами…
Свистнула стрела, испуганно вскрикнула Вита. У каурого вдруг подкосились передние ноги, и Калинов почувствовал, как его вырывают из седла…
Первым светом жизни было удовлетворение от того, что он не сломал себе шею. А потом он понял, что и без сознания был всего несколько секунд. Во всяком случае, когда Калинов сумел поднять голову, он увидел, что Зяблик — без шлема, с мечом в руке — все еще бежит к нему. Где-то раздалось предсмертное ржание каурого, больше похожее на хрип раздавленного человека. Калинов попытался встать и не смог. Равнодушно смотрел, как Зяблик подбегает к нему, как взметается над его головой тяжелый меч. Может быть, теперь все, с надеждой подумал он.
И тут раздался стальной голос:
